– Это недоразумение! Я буду жаловаться! Вы не знаете, с кем имеете дело! – кричал вновь прибывший к великой радости Гнусавого.
А иной раз новичок, ещё толком не проснувшийся, вообще ничего не кричал.
– Три дня, – отвечал Лохматый.
– А потом – кх-х! – уточнял Гнусавый.
Но бывало и так, что фургон снова заводил мотор, так и не открыв дверь. Вот тут разражалась целая буря, и громче всех орал Гнусавый:
– Упустили! Упустили! У-у-у, растяпы! Уволить на фиг! Вам не собак, вам черепах ловить! Упус-тили! Упус-тили! Эй, лохи! А улитку поймать слабо? Упус-тили! Упус-тили!
Даже Лохматый не мог удержаться. А потом крик шёл на убыль, на убыль и совсем стихал.
Потому что, по правде говоря, ситуация была вовсе не из весёлых.
Глава 10
Приёмник для бродячих собак – вот уж ничего хорошего. Самое ужасное из его собачьих воспоминаний. На этом-то месте своего сна Пёс и воет каждую ночь. И Потный, проснувшись, как встрёпанный, ругается: «Опять Псу что-то снится! Нет, пора положить этому конец!» На самом деле Потному страшно. Протяжный вой, поднимающийся из памяти Пса, леденит ему кровь. И Потный будит Перечницу, чтоб было не так одиноко.
– А? Что? Что такое?
– Да Пёс этот, у него кошмары, – шепчет Потный.
– Опять! – восклицает Перечница. – Да сколько же можно, пора с этим кончать, – голос у неё дребезжит.
А Пом спит крепким сном ребёнка, которого пушками не разбудишь.
А Пёс заперт в кухне. Один со своим кошмаром. Один с воспоминаниями о приёмнике.
* * *
Каким шумом встретил их приёмник! Как гулко отдавались голоса в этом жестяном ангаре с цементным полом!
Все, кто уже сидел там, кинулись к решёткам клеток. Со всех сторон лай:
– Глянь, ребята, салаг привезли!
– Как мило с вашей стороны составить нам компанию!
– Кого я вижу! Гнусавый! Опять попался, ехидная рожа?
– Три дня! Три дня!
– Спасибо мэру!
– Что, на здешнюю похлёбку позарились?
И т.д., и т.п.
Все это чтобы показать, что они крутые, что они ничего не боятся. Но очень скоро вновь воцарилось молчание, как это было в фургоне, и в самой глубине этого молчания, под наслоениями гордости, караулил Настоящий Страх, тот, дыхание которого ощутил Пёс у трупа Чёрной Морды.
Этот страх он чуял во всех разговорах, которые вполголоса велись сейчас вокруг.
– Я, – говорил один, – уж я-то здесь не задержусь. Всего-то проверка личности.
– Пусть только тронут, – ворчал другой, – кусаться буду!
– А мне плевать… Чем такая жизнь…
И что страшнее всего – Пёс это явственно ощущал – никто сам не верил в то, что говорил.
Были и такие, что говорили без умолку сами с собой: «Выдумали тоже, санитарное состояние города! Это ж надо! Как будто это мы его загрязняем! А газы эти, которые ихние машины пускают нам в морду? Говорят, бешенство, да это ж они бешеные, а не мы! Только и знают драться. Вон позавчера на улице Жоффредо из-за какой-то парковки, смотрю, двое как сцепятся…»
– Точно, они и есть бешеные, – перебивал другой, – да вот на той неделе меня даже один укусил!
Всё-таки кое-кто рассмеялся.
– Да правда же, вот клянусь! Вроде как приятель моего хозяина. Я к нему подхожу, как к порядочному, лапу подаю, а он хвать зубами!
– Ох, ладно вам, заткнитесь!
Все тут же смолкали. Подтверждая, что Настоящий Страх никуда не делся. Что по правде-то, всем не до разговоров. Что каждый боится за себя.
И час проходил за часом. Те, у кого были хозяева, вскакивали всякий раз, как отворялись широкие ворота. Утыкались мордами в решётку. Иногда это действительно оказывался чей-то хозяин. Какая встреча со вновь обретённой собакой – это надо было видеть! Трудно сказать, кто из двоих больше радовался. Собака так и плясала на поводке, а хозяин без конца повторял её имя. И ну обниматься, и ласкаться, и лизаться. Любовь, чёрт возьми!
– Понятное дело, это породистая собака, – замечал Лохматый. (Их всех посадили в одну клетку – Пса, Лохматого, Гнусавого и всех, кто был в фургоне).
– А что такое «породистая собака»? – спросил Пёс.
– Это такая штука, которую выдумали люди, – презрительным тоном объяснил Гнусавый. – Совершенно искусственная. Берут, например, очень быструю собаку, ну хоть борзую, очень сильную, вроде босерона, и очень выносливую, вроде манчестерского терьера, всех их скрещивают, и вот вам доберман. Получили добермана и женят его только с его же родичами – доберманами. То, что получается, называют породой. Люди это обожают. Порода, кстати, дурацкая, потому что я знавал кое-каких доберманов и, скажу тебе, они мозговой кости не выдумают, умишка маловато! Ясное дело, при родственных-то браках… И злые к тому же! А уж претензии!..
– Не надо преувеличивать, – возразил Лохматый, – у меня вот был друг доберман, хороший был пёс.
– Кто ж спорит, бывают исключения, – признал Гнусавый, – но в большинстве…
– А ты, – спросил Пёс у Лохматого, – ты – породистая собака?
Лохматый нашёл в себе силы улыбнуться.
– Породистая, да – всех пород. Мне все собаки родня. Даже Гнусавый, как ни мало мы с ним похожи. Даже ты, хоть с тобой мы и вовсе не похожи.
– И у тебя нет хозяина?
Улыбка исчезла. Последовало долгое молчание. Очень долгое. Наконец Лохматый ответил:
– Была. Хозяйка…
Молчание.
– Ну, и?
Молчание.
– Ну, и я её потерял.
Солнце давно уже стояло высоко. Под накалённой жестяной крышей было жарко, как в аду. Все маялись, вывалив языки.
– Как это – потерял?
– Вот так. Как-то вечером ушёл гулять, а когда утром вернулся, её уже не было. И квартира пустая. Переехала.
– Классический случай, – заметил Гнусавый. – Уехала с мужчиной. Мужчина не любил собак, и когда встал вопрос – он или ты, она выбрала его.
– Возможно, – сказал Лохматый.
– И ты не пошёл за ней по следу? – удивился Пёс.
– А зачем? Раз я ей больше не нужен, что толку?
– Ну и правильно, что не пошёл, – заявил Гнусавый. – Достоинство надо иметь!
Лохматый ещё помолчал, потом сказал, ни к кому не обращаясь, как что-то давно обдуманное:
