вереницей ехали мимо, покачивая шляпами и лениво косясь на встречного. А потом тот, с серебряными бляхами на сбруе, придержал лошадь и всмотрелся повнимательнее.
— Не нравишься ты мне, — сказал он.
Билл вздохнул и выхватил револьверы.
— Увы, синьор, я не серебряное песо, чтобы всем нравиться, — сказал он в дула дюжины ружей.
— А ещё сдается мне, — продолжал предводитель, как будто не видя револьверов, — что ты проклятый гринго. И глаза у тебя светлые, и выговор северный.
— Признаю, синьор. Я гринго, и не просто гринго. Я чертов дезертир из чертовой армии, — сказал Билл. — И теперь, синьор, я просто еду домой.
Бандит захохотал.
— Просто так, домой, через Мексику?
— Да, синьор! – Билл почувствовал, что поймал вдохновение, главное — не останавливаться. – Я еду домой через Мексику, бросив проклятую армию, гребаных командиров и всю эту чертову войну! Я нанимался подзаработать денег и пострелять краснокожих, а они отправили нас сюда, чтобы нас расстреливали из пушек! О нет, я на такое не соглашался!
— Ай-ай-ай! – насмешливо сказал бандит. — Что-то я не верю тебе, гринго. Не вывернуть ли нам твои карманы, посмотреть, что ты увез с нашей войны?
— Я заработал на ней только пулю в бок и жёлтую лихорадку, — отозвался Билл спокойно. — Ещё у меня есть эта лошадь, краденая из гарнизона, и хорошая белая рубашка, что на мне. А еще три револьвера, в каждом по шесть пуль в барабане. Но я был на войне и неплохо стреляю. И я дорого продам свою шкуру, свою рубашку и свою кобылу, если придется. А может быть, и не придется, потому что зачем таким бравым и удачливым синьорам рисковать дырами в шкуре из-за одной старой кобылы и одной белой рубашки?
— А ты наглец, – осклабился предводитель. – Зачем бы? Например, проучить одного не очень старого дурака?
— Что я дурак, не буду спорить, — Билл ухмыльнулся. — И даже трижды дурак. Первый раз, что пошел в армию. Второй — что не сбежал из нее сразу, как началась война. И третий — что положился на Господа Бога и поехал через всю Мексику домой, потому что дезертира домой никакой корабль не повезет. – Он перевел дыхание. – Ладно, синьоры. Если Господь Бог решит, что дома мне не место, — что поделать. Только дорогая выйдет рубашка, ну и белой она быть перестанет.
Бандиты тоже ухмылялись. Косились на предводителя, ждали. А револьверы продолжали смотреть прямо в брюхо вожаку герильерос. Тот это понимал. Обшаривал глазами лошадь и телегу, видел в ней жалкий мешок с пожитками, грязное шмотье, короткие ноги беспородной кобылы, рассохшиеся борта старой телеги и сомбреро Билла, которое по возрасту можно было точно замуж выдавать, будь оно девчонкой.
— Мне определенно нравится твоя наглость, — покровительственно сказал главный бандит. – Другие гринго уже бы в ногах валялись и плакались про невест, стареньких мам, и что ты у нее один...
— Я у мамаши не один, — хмыкнул Билл, — нас было трое дуболомов и две девчонки. И если я к мамаше заявлюсь, она меня отдубасит хорошенько за то, с какой руганью я свалил из дома в юности. А потом еще приложит за то, что уехал нищебродом — и вернулся нищебродом. Помру — плакать точно не будет. Вы решайте что-нибудь, синьор, а то жара начинается, и лошадок хорошо бы в тень на постой, а вдоль дороги поблизости ничего нет. Да и мне бы к полудню колодец найти неплохо.
— Ладно, гринго, проезжай, — вожак нарочито медленно опустил ружье. — За хорошо подвешенный язык — прощаю. Вали за Рио-Гранде, если доедешь, Белая Рубашка.
И он тронул бока лошади причудливыми шпорами. Банда двинулась вся разом, словно выученный отряд кавалеристов после команды. Взвилась пыль из дорожной колеи.
Билл посидел, послушал, как стихает топот копыт, только потом убрал револьверы в кобуры. Выпил глоток драгоценного виски, которого оставалось на донышке фляги. Прикрикнул на ни в чем не виноватую кобылу — и поехал в сторону Рио-Гранде.
...Тот дорожный пост он увидел издалека. Собственно, постом это назвать было сложно — просто бревно перегораживало полдороги, а рядом под навесом стоял караульный. И еще один сидел рядом у кострища. Увидел телегу и тоже встал.
Кажется, разговор снова становился неизбежным.
Но в этот раз чутье не предупреждало об опасности. Другая одежда, высокий рост, знакомый фасон шляп...
Не мексиканцы. Техасские рейнджеры.
Биллу на мгновение захотелось соскочить с телеги и немедленно обнять обоих парней, но он не шелохнулся. Не вовремя. Была надежда, что его просто пропустят мимо, без разговоров по душам. Самое главное он уже узнал. Он почти дома.
Но избежать разговора не удалось. В паре десятков ярдов тот, что помоложе, окликнул Билла и потребовал остановиться.
Техасцы говорили на испанском или почти неотличимо от мексиканцев, или с сильным и непобедимым техасским акцентом. Тут был второй случай.
— Привет вам, парни, — отозвался Билл на английском с таким же выговором. — Рад видеть.
— О! Техасец? — обрадовался младший.
Старший внимательно изучал Билла и его внешний вид. Его правая рука лежала на поясе.
— Я тоже рад, — наконец сказал он. — Но ты бы назвался и объяснил, что тут делаешь. А то не совсем ты похож на техасца.
Билл медленно снял с головы сомбреро, показав солнцу короткую рыжую шевелюру.
— Так больше похож?
— Немного.
— Ладно, парни. Дайте мне минуту, — сказал Билл и потянулся к сапогу.
Рейнджер даже не держал руку на рукоятке револьвера, но Билл не сомневался, что стоит дернуться к оружию, и через секунду он получит пулю в лоб из "патерсона". Ну, может, через две. Все равно не успеть.
Про себя Билл уже пожалел, что пошел за добычей с двумя оболтусами, чьи трупы остались в сотнях миль отсюда, а не с этим рейнджером. Рейнджер бы не подвел.
Билл вынул из голенища конверт, вскрыл его и достал оттуда письмо.
— Я Уильям Роджерс, — сказал он. — Сержант второго добровольческого батальона техасских рейнджеров армии США под командованием капитана Хайса. Мой непосредственный командир – старший лейтенант Иеремия Самуэльсон. Сейчас комиссован после перенесенной желтой лихорадки. Возвращаюсь с миссии.
И он протянул письмо старшему рейнджеру.
Письмо
