быстро ответила она.
На мгновение их скрыла огромная арка, и они оказались на базе повстанцев. Впереди возвышалась башня, где чакра того шиноби чувствовалась только сильнее. К башне вела широкая дорога из каменных плит, освещенная факелами. По ней ходили дозорные, так что прямой путь был для них закрыт. И они двинулись по периметру базы.
Пробирались очень тихо, скрываясь в тени предрассветных сумерек. Первое, чему учили, шиноби — это быть незамеченным. Даже Джирайя с этим с легкостью справлялся. Но когда они уже почти дошли до башни, им предстояло пробраться между тесно поставленных друг на друга ящиков и глиняных сосудов.
“Осторожно,” — на языке жестов показала Цунаде, кивнув на его плечи.
Но было уже поздно, он успел задеть один из сосудов, тот покачнулся и стал падать. Цунаде зажмурилась, но Джирайя, к счастью, умудрился его поймать.
— Ух, — прошептал он, поставив сосуд обратно и утерев лоб. В это мгновение сосуд вновь покачнулся, Джирайя не успел его схватить, тот с треском разбился, и из него посыпался золотой песок.
Цунаде в замешательстве посмотрела на осколки, а затем послышались голоса дозорных. Они с Джирайей быстро спрятались за ящиками. И Цунаде с ужасом подумала, что их затея провалилась и надо было бы скорее уносить отсюда ноги. Дозорные осмотрели осколки. Один из них выругался и, видимо, решив, что сосуды плохо поставили, ушли.
— У нас мало времени, — шикнула Цунаде.
Джирайя кивнул, и они побежали дальше, оказались у входа и затаили дыхание. Два каменных чудовища, обвитые лианами, охраняли башню, и ей показалось, что их пустые глазницы блеснули кроваво-красным светом.
— Жуть, — произнес Джирайя, и они тихо вошли в темноту башни.
Спиральная лестница повела наверх, и в темноте появился слабый свет главного зала. Сердце громко застучало — какая слабость для шиноби. Цунаде прошла вперед, чтобы поскорее увидеть того человека и наконец-то узнать, кто был замешан в начале восстания, а значит, и в смерти ее брата. Она затаила дыхание и увидела, что зал оказался пустым. Никакой охраны, один лишь силуэт в красной мантии, освещенный первыми лучами рассвета из маленького, круглого окошка у свода башни. Он сидел на коленях, на высоких ступенях у древнего алтаря.
Цунаде почти выдала себя — уровень чакры предательски подскочил. У нее не осталось времени для раздумий. В ушах запульсировала кровь. Весь мир перестал для нее существовать. Только цель, только силуэт в лучах рассвета. Она сделала быстрый прыжок, грубо приземлилась рядом с силуэтом и, сорвав капюшон с его мантии, застыла. Перед ней оказался совсем не тот человек, которого она видела у подвесного моста. Она держала за плечи всего лишь одного из повстанцев — маленького желтолицего человека со взрывной печатью на лбу.
— Это не он… — произнесла Цунаде. — Джирайя! Это не он, это ловушка!
Она подняла голову — весь зал был обвязан взрывными печатями — вернула взгляд на повстанца и оцепенела от той ненависти, что появилась в его глазах. И вдруг иероглифы на его печати стали разгораться. Цунаде попятилась назад. Раздался громкий хлопок, и его голова разлетелась в разные стороны. Ее испачкала чужая кровь, осколки черепа вонзились в жилет. Тело повстанца глухо упало на каменный пол, и сверху по спирали начались взрывы.
— Уходи! — закричал Джирайя.
Но Цунаде даже дернуться не могла, смотрела на кровавое месиво и дрожала. От такой же печати погиб ее брат… Наваки со своей командой выполнял довольно легкую миссию в стране Рек. Но восстание застало их на обратной дороге в Конохе. Он отважно ринулся вперед, наступил на растяжку и тут же подорвался. На дознании от нее все требовали и требовали ответа. Но как она могла признать, что обгорелое и искалеченное тело — это ее всегда веселый, всегда счастливый, всегда любимый брат?
— Да черт возьми, да уходи же ты! — ругался Джирайя.
Прозвучал первый взрыв. Башню закачало. Цунаде зажмурилась, прикрыв голову руками. Взрыв. Каменный свод затрясло, посыпались мелкие камни, в нос ударил запах палева. Взрыв. Еще взрыв. Все ближе. Все громче. Свод треснул, и башня с гулом стала рушиться. Цунаде даже не успела ничего понять, как вдруг в темноте подсознания ярко блеснул изумруд ее ожерелья…
Горную долину накрыл крик, заглушающий все остальные звуки. В лесу неподалеку красивая птичка с испугом взлетела с ветки и устремились в предрассветное небо. Маленький зверек в изумлении остановился и был тут же пойман страшным хищником. Повстанцы подняли головы. Орочимару, сидя на своем посту и продолжая записывать наблюдения, тяжело вздохнул. Джирайя с трудом привстал из-под обломков и, откашливаясь, стал искать ее взглядом. Из груди Цунаде рвался животный крик, полный отчаяния и боли. Она стояла в пыли вокруг каменных обломков и даже не заметила, как в последний момент успела встретить рухнувший свод кулаком.
Дикая неуправляемая энергия рождалась из самого сердца и действовала куда быстрее, чем голова могла сообразить. Никаких мыслей, никаких реакций, только дикий всесокрушающий огонь. Пальцы заискрились голубой холодной чакрой, тело задрожало от предвкушения скорого боя. Но она еще старалась спокойно дышать, помнить, что где-то здесь был Джирайя. Только силуэты повстанцев, которые ее окружали, растворялись все больше, а перед глазами все отчетливее проявлялось страшное воспоминание — обгоревшее лицо младшего брата… Чакра разгоралась все сильнее, пока не превратилась в настоящий голубой пожар. Цунаде крепче сжала кулак и позволила силе полностью собой завладеть.
Только вверх и вперед. Она направила чакру в ноги, которая теперь ей с легкостью подчинялась. Сделала стремительный высокий прыжок и замахнулась ногой. Энергия удара шла от самой макушки, проходила через плечи и торс, получала свой пик в бедре и, наконец, выплескивалась колоссальным разрушением по всей округе.
Земля задрожала. Каменные плиты, по которым они с Джираей бежали до башни, поднялись, растрескались, как сухари, и разлетелись в разные стороны. Злость мчалась по ее венам, будоражила кровь и запрещала останавливаться. Никакой передышки. Даже воздуха в легкие не успела набрать, как нанесла следующий удар.
Огромные обломки стали давить повстанцев, поднялись крики, но на удивление они ей очень нравились, и, казалось, чем было больнее им, тем легче ей становилось. На губах появилась улыбка, ноги сами переходили на бег, почти на веселую припрыжку. Ей казалось, что она становится выше, чем рассветное небо над головой. Шире, чем все джунгли, через которые они шли. Тверже, чем горы, которые их окружали. Ничего не могло успокоить ее ненависть и злость к этим людям, которые забрали у нее самое дорогое — брата.
Жилы кипели, сердце бешено колотилось, она даже
