его за шею. Прижалась к нему животом, и страх куда-то начал проваливаться, ибо реакция тела мальчишки была естественной. Он понял, что все в порядке, что впереди через краткое время будет все! Руки его легли на бедра девушки, губы его нашли губы Катеньки, он мягко подтолкнул ее, и она попятилась к кровати, стоявшей у стены. Женщина вдруг задышала отрывисто, руки ее заскользили по телу парня вниз, наткнулись на брюки и вцепились в ремень. Она сноровисто расстегнула пряжку. А Дмитрий, уже задрав на ней рубашку, целовал ее груди и пил запах женского тела с острым потом подмышек…
Все закончилось очень быстро, как и должно было закончиться. Катюша даже не успела сказать ему, чтобы не торопился. Но она не выпустила его, удержала в себе.
— Не надо, Дима, не уходи… все будет хорошо. Давай еще раз поцелуемся… Только зубки-то разожми, дай мне язычок твой сладкий…
Он вышел из комнаты через четыре часа, полностью опустошенный жадными ласками Катюши. Испытал все, что она знала и что он знал, — пригодилась-таки книжка. Попытался сосчитать, сколько раз брал ее, но только рукой махнул. Как хорошо!.. И вдруг захотелось поделиться своим успехом. С кем же еще, как не с братом? Теперь Павел может узнать, зачем он занимал деньги. Прокрался по коридору и юркнул в свою комнату. Брат спал. Дмитрий зажег свечу и затормошил его:
— Пашка, Пашка! Послушай, что было…
— Ну что тебе не спится? — Павел с трудом раскрыл глаза и сразу привычно надел очки.
— Я Катеньку… — Дмитрий заговорщически подмигнул брату и, похабно усмехнувшись, сделал неприличный жест.
— Что?! — Павел резко сел на кровати. — Что ты сказал?
— Что, что! Что слышал! Катеньку я… — договорить Дмитрий не успел. Павел вскочил и с размаху влепил ему пощечину.
У Дмитрия была великолепная реакция. Он мог увернуться, наклониться… Но, даже видя, как рука брата летит к его щеке, настолько растерялся, что не сделал такой попытки.
— Ты что?! Сдурел? Да я тебе… — Дмитрий сжал кулаки, не обращая внимания на ожог от удара.
— Ты дворянин, а не половой в кабаке. Никогда не хвастай победой над женщиной, кто б она ни была. Неблагородно это. Щенок! — Павел снял очки, лег на кровать и отвернулся к стене. И вдруг резко повернулся лицом к брату.
— Так вот куда пошли мои красненькие. То-то у Кати в ушах сверкало. Ты просто купил ее любовь. Хорошо начинаешь, братишка. И ты думал, что я пойду по твоим стопам?
— А что такого? Все покупают любовь. Все! Я думал об этом, — Дмитрий решил высказать брату свои заключения, к которым пришел во время бессонных ночей.
— Ну-ну, — Павел сел на кровати, опять нацепил очки и воззрился на брата, — поделись-ка со мной, мыслитель.
Диму не смутила явная ирония в голосе Павла. Он считал, что пришел к правильным выводам. Взял стул, сел напротив брата и начал учить его жизни:
— Паша! Да посмотри вокруг себя — все на продажу! Я не отрицаю любви, но даже в этом случае мужчина покупает женщину. Он дарит подарки, цветы, ведет свою избранницу в ресторан… Ухаживает, одним словом, но если перевести это на нормальный язык — он покупает свою избранницу. Иначе у него ничего не выйдет. А уж когда любви нет, то как у меня с Катюшей… И мне не стыдно. Все так делают… А если уж говорить о браке, то родители покупают жениха, давая за своей дочкой приданое. Разве не так? Признай, что твой глупый брат на этот раз прав.
— Да! — сразу же согласился Павел и даже покивал головой. — Деваться некуда. Да ты у меня мудер, брат.
Дмитрий почувствовал подвох в столь быстром согласии. И ответный удар не заставил себя ждать:
— Знаешь, Дима, я не буду ссылаться на мировую литературу — ты читаешь мало, и тебя этим не проймешь. Вот только ответь мне: почему наша красивая мама, молодая, много богаче и моложе отца, вышла за него замуж? Какими такими деньгами или подарками он ее купил?
Дима вдохнул, будто собрался ответить, да и выдохнул, не найдя возражений. Все его построения моментально развалились от вопросов старшего брата. Он знал ответ: любовь родителей!
Павел улыбнулся и дружески положил руку на плечо Димы. Затем снял очки, лег под одеяло и отвернулся к стене. Последние его слова были:
— Долг отдашь, Казанова паршивый.
Дмитрий Платоныч Бекешев впоследствии встречал в своей жизни немало похабников и трепачей среди дворян. Но урок, преподанный ему братом, запомнился на всю жизнь. Он был в высшей степени скромен, когда дело касалось интимных сторон его жизни. Никто ничего не знал о его любовных успехах. Их было много, этих побед, ибо женщин физиологически тянуло к Дмитрию Платонычу. Многие из них на расстоянии ощущали в нем мужскую силу. Потом раскаивались, что связались с ним, будучи не в состоянии забыть его. Но ни одна из них не пыталась завладеть им до конца, женским нутром понимая, что безнадежно это — Дмитрий Платоныч по натуре своей одинокий волк.
4
Дима уже полгорода исходил в поисках работы и совсем отчаялся. Люди требовались везде, объявлений о найме было много, но Диму ничего не устраивало. Он же не Ванька Жуков, которого лупили почем зря и ничему не обучали. Ему надо до полудня и дольше сидеть на скучных уроках в гимназии. Не мог он пойти в ученики к слесарю, плотнику, столяру, работать официантом, маляром, кровельщиком… Да не счесть всех рабочих профессий! О заводе и думать нечего — там дневная работа, да и отталкивали его мрачные закопченные здания. Видел черную массу людей, неотвратимо и скучно шагающих к проходной, и не хотел оказаться в этой толпе, воспринимая ее как единое целое. Ощущал порой, что внутри нее дремлет многоглавый зверь, который, пробудившись, будет беспощаден к нему, родителям, брату, друзьям по гимназии… Юноша столкнулся с одним из многих противоречий в жизни России начала двадцатого века. Дворянин не шел в рабочие. Такой поступок всеми сословиями рассматривался как отклонение от нормы и скатывание вниз по социальной лестнице. Потому рабочие профессии, в которых нуждались российские города, никаким боком не устраивали Дмитрия. У него по праву рождения было другое предназначение — служба в ведомствах, военное дело, культура, наука… Для разночинцев дорога вверх не была закрыта, и они делали карьеру, выбивались в дворяне, что считалось жизненным успехом. А для дворянина существовала незримая нулевая черта, ниже которой нельзя было сползать из-за того же
