и Саймоном Джонсом и обсуждать детали слияния. Расследование по делу Сонни назначили на конец месяца; суд над Кларенсом Баркером должен был состояться в сентябре. В промежутке между этими датами Сонни хотел успеть реструктурировать группу компаний. Вдобавок ко всему Рэйчел объявила, что беременна; ребенок должен был родиться в декабре. Не в силах сдержать восторг, Сонни воскликнул:
— Прекрасно! Теперь и «бентли» простаивать не будет.
* * *
Хотя до окончания судебного расследования радоваться было рано, после подписания документов о слиянии компаний тревоги Сонни и Рэйчел отчасти улеглись.
Однажды они пошли на пляж и разговорились, играя в крикет. Рэйчел задала вопрос, на который у Сонни уже был заготовлен ответ:
— Как ты поступишь с деньгами, которые получишь за свои акции?
— Вложу для Марка. Точнее, не только для него, но и для всего нашего «бентли», в котором, надеюсь, скоро не останется мест. Мы с тобой обеспечены. Отец и дед оставили мне большое наследство; я к нему почти не притронулся. Твой отец оставил тебе столько денег, что ты можешь всю жизнь посвятить сплошным наслаждениям. Правда, вместо этого ты предпочла стать источником моего наслаждения, — с лукавой улыбкой заметил он.
— Не сейчас, — ответила Рэйчел, похлопав себя по растущему животу.
— Это ненадолго, — невозмутимо ответил Сонни. — Вскоре ты снова станешь моей.
— А если серьезно, — не унималась Рэйчел, — куда ты хочешь вложить деньги?
— Только не в фондовый рынок. — Сонни взял крикетный мяч. — Смотри. — Он подбросил мяч и отбил его, запустив высоко в небо. Рэйчел и несколько прохожих смотрели, как мяч взмыл в вышину, завис на секунду в высшей точке, упал и приземлился на песок. Несколько раз отскочил, с каждым разом подскакивая все ниже, и наконец остановился. Сонни повернулся к Рэйчел. — Ты могла бы предсказать момент, когда мяч перестанет лететь вверх и начнет падать вниз?
Рэйчел покачала головой.
— Вот и я не могу, — ответил Сонни, — а ведь я его бросил. Вот в чем опасность фондового рынка.
* * *
Оба судебных слушания оказались чистой формальностью. У адвоката, которого проинструктировал Ральф Френч, имелись все показания и свидетельства. Сонни с любопытством узнал, что у него были свои причины заняться его делом.
— Френч попросил меня взять это дело, и я с радостью согласился, хотя обычно не занимаюсь такими вопросами. Видите ли, я в долгу перед одним вашим родственником и буду рад оказать ему ответную услугу.
Сонни с интересом взглянул на адвоката.
— Расскажите, — попросил он.
— Я учился в школе Форест-Мэнор вместе с Ральфом и вашим братом Джеймсом. Джеймс был старостой школы до меня. Он должен был уехать в конце лета, но осенью я сдавал экзамены, и он остался еще на один семестр, чтобы я мог заниматься и не отвлекаться на обязанности старосты. Оказалось, его ждало большое испытание: тогда в школе случилась эпидемия инфлюэнцы. Сейчас, помогая вам, я могу его отблагодарить.
На слушании зачитали показания бывшего командира Сонни, который, помимо всего прочего, назвал Сонни «одним из самых выдающихся и храбрых офицеров, когда-либо бывших под моим командованием».
А после письменных показаний офицера Австралийского и новозеландского армейского корпуса, отвечавшего за похороны погибших в окопах и обнаружившего жетон Сонни, в исходе дела уже никто не сомневался.
Показания еще одного свидетеля защиты окончательно развеяли сомнения. Жак Рено, присутствовавший на заседании лично и говоривший через переводчика, назвался управляющим психиатрической лечебницей в коммуне Лизьё в Нормандии. Он подтвердил, что Сонни содержался в лечебнице с 1918 по 1920 год, описал его симптомы и заявил, что за все время пребывания в клинике с того самого дня, как он поступил на лечение, и до того дня, когда он ушел, пациент не проронил ни слова, а личность его так и не удалось определить.
После заседания Жак сердечно пожал Сонни руку и, к удивлению присутствующих, расцеловал его в обе щеки, поздравив с выздоровлением.
Через три недели пришло короткое письмо из Министерства обороны, в котором сообщалось об увольнении Сонни из армии. «Военная комиссия постановила, что поведение капитана Марка А. Каугилла было образцовым, и рекомендует включить его в список отставных офицеров. При дальнейшем призыве в армию он будет служить в звании майора». Далее письмо переходило к делам более насущным: военному казначейству предстояло рассчитать и выплатить Сонни капитанское жалованье, начиная с того дня, когда он был ранен, и заканчивая днем отставки.
Ханна позвонила Конни и сообщила хорошую новость.
— Замечательно, — ответила Конни. — Напишу Джеймсу.
— Нет, — возразила Ханна, — дай мне имя и адрес его лондонского адвоката. В этот раз я сама хочу ему написать.
— Но мама, — возразила Конни, — ты же знаешь, Джеймс всегда настаивал, чтобы только я писала ему по семейным вопросам.
— Конни, — сурово ответила Ханна, — когда вы с Джеймсом были маленькими, вы всегда меня слушались. Вы не были непослушными детьми; так почему ты считаешь, что теперь, когда вы выросли, что-то изменилось?
— Да, мама, — сдалась Конни.
Ральф Френч распечатал большой конверт и обнаружил внутри другой, маленький. К конверту прилагалась записка. Он прочел ее, взглянул на надпись на маленьком конверте и присвистнул. Еще раз перечитал записку и улыбнулся. Нацарапал небольшую записку от себя вместо прилагавшейся, написал адрес на конверте и положил корреспонденцию в ящик для отправки.
* * *
Джеймс и Элис Фишер подошли к стойке в фойе внушительного здания, где располагалась штаб-квартира «Фишер-Спрингз». Джеймс забрал почту. Они поднялись в их общий кабинет на верхнем этаже здания, откуда открывался превосходный вид на растущий шумный город, устье реки и океан. Джеймс взглянул на конверты. Там были сплошь деловые сообщения и одно личное письмо. Вместе с Элис они открыли, прочли и обсудили всю деловую почту; осталось личное письмо из Англии. Джеймс разрезал конверт и, как и ожидал, обнаружил внутри конверт меньшего размера с маленькой запиской, в которой говорилось: «Дорогие Джеймс и Элис, кажется, вас наконец раскрыли! С наилучшими пожеланиями, Ральф».
Супруги с любопытством прочли надпись на маленьком конверте и обеспокоенно переглянулись. Почерк принадлежал не Конни, а адресован конверт был не Джеймсу и Элис Каугилл, как обычно, а Джеймсу и Элис Фишер.
Джеймс открыл конверт, достал письмо и сразу взглянул на подпись.
— Мама, — сказал он, покачал головой и улыбнулся, глядя на Элис. — Что ж, я не удивлен, что именно она догадалась первой. Посмотрим, что она написала.
Ханна писала письмо, обдумывая каждое слово. Она знала, что другой возможности высказать все, что на сердце, у нее может и не быть. И решила, что в письме не будет ни слова упрека, ни слова сожалений о потерянных годах. Она решила выразить этим письмом всю свою любовь и благодарность.
Дорогие Джеймс и Элис — или стоит называть вас мистер и миссис Фишер?
