разместили в санатории «Заря», в верхней части города, и оттуда мы бегали еще выше – в гору. Бежать было тяжело, зато обратный путь – просто сказка: кругом настоящий альпийский пейзаж, широкие светлые поляны среди редких сосен, красные камни, мягкие тропинки на песчаной земле. Все вокруг: лес, горы, трава, кусты терна, шиповника – таких ярких, сочных, завораживающих цветов, будто ты попал в рай и не бежишь с горки, а летишь, словно ангел, под сенью пуховых облаков.
Я шел по грязным бетонным плитам. Ночной дождь был такой силы, что почти все листья осыпались, и мокрые ветки торчали неуклюже по сторонам. Только подлесок еще не совсем обнажился, мелькал тусклыми мазками в серой палитре. У дороги я узнал куст рябины, служивший мне ориентиром, – от него шла тропинка к озеру, где я рыбачил. Чтобы отвлечься от неожиданно захвативших меня мыслей о Ставрополе, я попытался представить себе, как хорошо бывало сидеть с удочкой на тихом берегу. Но почему-то представить, что это хорошо, уже не мог. Как ни старался я вызвать в сознании образы тех привычных дел, которыми увлекся в Молодежном: охоту, собирание грибов, прогулки по лесу, поездки в столицу в кино, – все они представлялись мне тусклыми и невыразительными в сравнении с более давними, более яркими воспоминаниями, которые теперь заслоняли все. Контраст был настолько сильным, что я вдруг испытал острую неприязнь к местам, в которых успел, как мне казалось, обжиться за годы службы, к событиям офицерской жизни, которые казались мне важными и значительными, к людям, которых я, как думал, любил.
Вдруг я ясно осознал, что в действительности ничего и никого здесь не люблю, что после смерти родителей я словно заставлял самого себя поверить в необходимость новой, совсем другой жизни, внушил себе привязанность к вещам, без которых мог с легкостью обойтись. Но те вещи, без которых обойтись мне было никак невозможно, никуда не исчезли, они жили во мне, со мной все это время, только и ожидая удобного момента, чтобы снова вернуться. «А как же Тиняков? – подумал я. – Как же Загорский, Тамара Михайловна, Малова? Как же Лена?» И представив себе тех, с кем был близок в военном городке, я ясно понял, что, если их всех исключить из моей жизни, то жизнь эта ничего не потеряет, потому что, говоря честно, даже Лену я не любил, не любил по-настоящему ни одного дня, а любил всегда только степь над Сенгилеем, Теберду, Бештау, Маныч – бирюзовую чащу с ярко-розовыми фламинго. И мне страстно захотелось сейчас же, немедленно оказаться в Ставрополе.
До городка идти было еще километра полтора, и я, сосредоточившись, стал думать спокойно и серьезно. Что меня держит здесь, в Молодежном? Командир сам сказал, что если решу не продлевать контракт, он не станет меня задерживать. Тиняков с грибами, Татьяна Михайловна с досками… А стоит ли об этом вообще думать. Вот Лена… Лена – это другое дело. С Леной у меня семья. Хотя какая это семья? Мы давно живем каждый сам по себе, детей у нас нет. Лена, конечно, поднимет скандал, но что мне до этого скандала? Покричит полчаса и успокоится. В конце концов она еще очень молода, ей даже будет без меня лучше – найдет себе кого-нибудь обеспеченного, с квартирой, телевизор большой купит, будет сериалы смотреть.
А я? Могу ли я так просто уехать? Вот ведь Малова, у нее в Воронеже дом, и все-таки она привязана к городку. А у меня? В Ставрополе у меня никого и ничего нет – у родителей было социальное жилье. Нужно будет искать какую-нибудь работу, где-то ютиться. И вдруг я вслух рассмеялся моим мыслям. Ютиться?! На Ставрополье?! Внезапно мне вспомнилась одна книжка, немного мудреная, о писателях и поэтах двадцатых годов. У отца она стояла на видном месте, и я как-то раз ее прочитал. Там один поэт, Велимир Хлебников, говорил художнику, с которым они странствовали по дорогам без денег, еды, в рваной одежде: «Не бойся умереть в поле без покаяния. Ветры тебя отпоют». А чего боятся мне? Сейчас не двадцатые годы – уж какую-никакую, а работу я себе найду. «Однажды я подамся в сторожа…» – вспомнилась строчка из стихотворения пятигорского поэта Александра Мосинцева. Да хоть в сторожа, хоть в учителя ОБЖ, хоть охранником в магазин – куда угодно, только поближе к степи, к солнцу, к высокому небу. Уезжаю! Решил. Твердо и окончательно. И на душе сразу стало светло, спокойно. Спасибо тебе, Михал Михалыч!
Мне снова показались красивыми облетевшие березы, грустные рябины, клены, на голых кронах которых еще держались последние медно-желтые листы. Но теперь я не чувствовал по отношению к этой тихой русской красоте привязанности, острой симпатии, я ощущал равнодушие путешественника, глядящего из окна поезда. В мечте я возвращался домой – не к жене, приятелям, знакомым, которые могли прийти и уйти когда угодно, а к рекам, горам, просторам, которые никогда и никуда уйти не могли, которые всегда ждали меня, были со мной всюду, даже во сне. Подходя к общежитию, я вспоминал вчерашний сон о Машуке, шагал легко и весело, радостно поднимал руку, приветствуя спешивших на работу людей. Дома мне предстоял неприятный разговор, но меня это не сильно огорчало. «Дома? – спросил я сам себя с усмешкой. – Да разве это мой дом?».
Лена сидела в комнате. Видимо, она только что приехала на утренней электричке. Я впервые за много лет не поцеловал ее при встрече. Мысленно я уже расстался с ней, да мы никогда и не были близки. Мне хотелось поскорее закончить выяснение отношений, чтобы можно было пойти к командиру и отказаться от нового контракта. Лена почему-то улыбалась как-то особенно торжественно, подошла ко мне, обняла меня крепко:
– У нас будет ребенок, – шепнула она мне на ухо. – Маленький малыш! – она обвила руками мою шею, поцеловала в щеку. – Я была у врача… Наконец-то… Я так тебя люблю, милый.
Отец учил меня сдерживаться, стараться сохранять спокойствие, даже если внутри поднимается сильное чувство. Я улыбнулся, поцеловал Лену.
– Я тоже люблю тебя, дорогая, – сказал я. – Ты извини, мне сейчас на минутку нужно сходить к командиру насчет контракта, он мне вчера приказал зайти сразу после дежурства. Я сбегаю к нему и вернусь.
Лена нежно, с лаской в глазах посмотрела на меня. Я вышел из комнаты, спустился по лестнице. У входа в общежитие ко мне прицепилась болонка Тамары Михайловны, которую дочь хозяйки вывела погулять. Маленькая собачка лаяла, пыталась меня укусить.
– Пошла
