даже стыдно стало за промелькнувшие в душе сомнения.
– Саркома, – ответила она, – ничего не помогало; ни обезболивающие, ни наркотики. В сознание приходила редко. Хваталась за меня холодными руками. Плакала. Смотрела в потолок. Говорила мало. Папа два раза приходил и по часу стоял в коридоре. И только один раз вошёл в палату на несколько секунд. И то, мне кажется, она его не видела. Перед выпиской я чётко услышала от неё: «А чего ещё ждать?» И несколько раз: «Наказание, наказание»…
– Отец Андрей говорит: «Наши болезни не наказание наше, а оправдание нам».
– Не люблю я эти двусмысленные премудрости.
* * *
– О, как мучительно скучно мне было заниматься оцифровкой университетских архивов. Представь себе курсовые и дипломные работы студентов семидесятых годов. Благо, более ранние не хранили. А протокол торжественного заседания учёного совета, посвящённого столетию Ленина? И эта мука продолжалась год, пока я не наткнулась на работы деда. Вообще, меня привлекли, чтобы не сокращать третью ставку библиотекаря. И, наверное, благодаря фамилии поручили разгребать материалы биофака и агрофака… Что улыбаешься?
– Смешная рифма напрашивается.
– На «разгребать»?
Ох. Ну, точно вся в маму, Рыжов вспомнил разговор с Поповичем.
– На «агрофака» всего лишь.
Лиля не замедлила изобразить на лице крепкую обиду. Метнула возмущённый взгляд. Гена не сразу понял, что задел болезненные струны её дочерних чувств, и продолжал улыбаться.
– Хам! – перешла она от мыслей к словам.
И вот теперь недоумение Рыжова было искренним. Лиля слишком отчётливо выговорила это древнее имя. Вложила душу. Гена хлопал ресницами, слов не находил. Кто мог подумать, что эта уже вошедшая в обиход и ставшая привычной негритянская рифма так её заденет, так взбесит. «Ах да, «мазе» – мать, а мы совсем недавно говорили о её маме. Как неловко, но я же не её имел в виду, что за чёртов детский сад».
– Лиля, я даже не знаю с чего начать оправдываться. Мне так стыдно, но ты же понимаешь, что у меня и в мыслях не было того, о чём ты подумала. Мы по десять раз на день слышим это «мазефака» из телика и в интернете, прости, больше не буду. Лиля. Лиля?
Лиля плакала.
«Хорошо поговорили, – подумал Рыжов и добавил: – о, женщины! Каким только химерам нет места в ваших головах. Это же надо такое выдумать, такое услышать». И Гена поспешил оправдаться, поспешил унять её дрожь. Вкрадчиво, без агрессии, но настойчиво он приводил ей довод за доводом, аргумент за аргументом, убеждая, что нет его вины в том, что ей прислышалось. Он заклинал её простить его неуместную улыбку, забыть неудачные шутки, он никогда их не повторит. Он оградит своё сознание от двусмысленных рифм, и она никогда больше не услышит ничего подобного. Извинения Гены были логичными и убедительными, и Лиля с жадностью внимала ему и верила каждому слову. Она всхлипывала по инерции и, вероятно, только затем, чтобы он не останавливался, а продолжал и продолжал извиняться.
С последними лучами солнца они примирились окончательно. Пережёвывая баранину и находя ей достойное сочетание с молдавским ширазом, смеялись, рискуя подавиться, но продолжали говорить, говорить, говорить. Запевал Рыжов. Темы были самые разные. Путешествия Гены, его приятели, друзья и партнёры в разных проектах, его онлайн знакомство с Путиным в эфире. Рассказать ему было что. И всё так весело, так смешно, остроты буквально отскакивали от зубов.
Постепенно вернулись к разговору об отце Лили.
– Я не удивлена его отказом. Он одиночка. Он вне общества. Я давно поняла, что ему до лампочки не только общественные заботы, страхи, проблемы, но и его устремления, его надежды на улучшения, на преобразования, на справедливость. Его всё устраивает. Мне думается, это не врождённое качество. Спорил же он раньше с дядей Толей, с дядей Федей и о политике, и об экономике, и об истории. Потом меньше, меньше, меньше. Религия, наверное, так на него повлияла. Одно время он был истым христианином. Мама говорила, чёрт их с дядей Федей затащил тогда в церковь.
– Когда?
– Зимой… Я ещё в школе училась. Дядя Федя Библию хотел купить, просветиться. Ну и разговорились они там со старым попом, заштатным по болезни. Дядя Федя быстро соскочил, а папа стал частенько вечера с тем попом проводить. Мама злилась. А он постепенно всё больше и больше стал отстраняться от всего мира. Деталей его эволюции не знаю, но общее впечатление было такое. Потом, когда я в университете уже училась, я и смеялась над ним, и радовалась за него. Ну как не смеяться над верующим доктором естественных наук, правда? И как не радоваться за того, кто благодаря своим убеждениям, не теряя достоинства, переносит удар за ударом. Они же с мамой на Красную горку венчаться были должны. Он её убедил, упросил, уговорил, но… Не всякий ангел выдержит правду.
– Ангел?
Лиля будто и не заметила.
– Ты бы видел, какой Красный угол он смастерил дома! И как горячо, как проникновенно он молился перед ним и в те дни, когда мама умирала, и после этого. И потом вдруг раз, и всё. Молитв не слышно. По воскресениям из дома ни ногой. Не знаю, почему?
Рыжов знал, но вида не подал. Только спросил, не поднимая глаз:
– Красный угол разобрал?
– Нет. Все иконы на месте. Только теперь лампады перед ними не горят, и никто не молится.
И Лиля с упоением продолжила говорить. Рыжов изредка вставлял уточняющие вопросы. Она рассказала, что в процессе оцифровки архивов нашла записи деда об оптимальном соотношении хвойных и широколиственных пород в городах лесостепной полосы. Соотношение он высчитал сам. Хвойных должно быть больше. Кроме этого, нашла подробный журнал наблюдений за состоянием зелёных насаждений Злакограда в шестидесятых годах. Внимание привлекла запись об очень редкой кустарниковой форме дуба, привезённой из горных уездов Китая. На это растение у деда были особенные планы. Он высадил с полсотни таких саженцев на площади Победы. В ещё одной записи дед упоминал о каком-то губительном поветрии, длившемся не менее трёх лет и вызывавшем у широколиственных деревьев ранний листопад, сворачиваемость листьев и снижение плодовитости. Пострадало каждое десятое дерево. Половина из инфицированных растений на следующий год не зазеленела. Дед высказал предположение о вирусной природе этой заразы и о необходимости дальнейших наблюдений.
Лиля привела эти работы деда в относительный порядок и познакомила с ними отца. Акаций Акациевич так заинтересовался, что перешагнул через себя и первый раз в жизни читал не бумажную книгу или рукопись, а её электронное отражение с экрана компьютера. Сравнивал себя с Персеем.
