крупные ранки, оживилась и приосанилась. Голос ее звучал размеренно и спокойно, как и подобает умудренному жизнью и книгами сказочнику.
— Эти с-с-существа впервые были упомянуты в пророчестве С-с-сонного Пыхлика.
— Кого?!
— С-с-сонного Пыхлика, первого летописца пророка Хлюбба. Он пис-с-сал: “Да нас-с-ступят времена темные, непроглядные. И призовет природа детей с-с-своих нерадивых, и зас-с-ставит ответить за с-с-слова их и поступки неразумные. И заплетет города дикой лозой, и возьмут травы верх над камнями мос-с-стовых и крепостными с-с-стенами. И выйдут на улицы сущ-щ-щества маленькие и злобные, до мяс-с-са охочие да зубами в три ряда с-с-снаряженные”.
— Да какие нафиг темные времена?! — возмутился хоблин, которого от таких пророчеств бросило в дрожь. — День же был белый!
— Ну там-то, в лес-с-су, было темно и непроглядно, — справедливо возразила паучиха.
— Ну знаешь! А попозитивнее источники тебе не попадались?
— В откровениях Манала Зеленого упоминаются крош-ш-шечные обезьянки, не с-с-столько злобные, сколько плотоядные. Так лучш-ш-ше?
— Да! — воскликнул Эшши. — Вот так бы сразу! А то все, всему конец, нас всех съедят!
— Те летопис-с-си были старш-ш-ше, потому с них и начала.
— Ладно-ладно, давай рассказывай про обезьянок.
Рохля с удивлением понял, что ему и правда интересно.
— Манал Зеленый путеш-ш-шествовал со своими проповедями по самым отдаленным краям наш-ш-шего континента и оставил после с-с-себя множество путевых заметок. В том числе и про обезьянок, которые живут в неплодовых лес-с-сах, бедных на орехи и прочую сытную растительную с-с-снедь. Эти существа питаются насекомыми, птицами, заблудивш-ш-шимися путниками и даже случайно забредш-ш-шими в их владения арахнидами.
— И арахнидами? — поразился хоблин.
Паучиха показала длинную лапу с четырьмя уже залепленными паутиной укусами.
— Видиш-ш-шь? Ещ-щ-ще как питаются!
— Да уж. — сочувственно покачал головой Эшши и предпочел сменить тему: — Мы хоть с направления не сбились?
— Кажется, нет. Вот там, с-с-слева, река.
— А, вижу! — обрадовался хоблин и, подумав, предложил: — Только давай мы здесь ночевать не будем, а? Я тоже устал, но хочется отойти подальше от рассадника этих… этих…
Он так и не смог подобрать слово, которое бы с достаточной точностью передавало его отношение к кровожадным маленьким тварям, но подруга и так его поняла.
— Нам придетс-с-ся заночевать на этой поляне, — арахнидка махнула рукой вперед, там что-то поблескивало, но разобрать, что именно, Рохля в надвигающейся тьме уже не мог, — у нас-с-с нет выбора.
— А что там?
— Рус-с-салочье озеро.
— И что? — не понял Несчастливчик, припомнив несчастную кикимору, насильно превращенную в хвостатую красавицу.
— Как это, и что? Они же мужчин с-с-соблазняют своим пением и топят! А ты, — Люссся окинула хоблина критическим взглядом, — какой-никакой, а мужчина.
— Что значит, какой-никакой?!
Эшши вскочил и закрутился на месте, рисуясь.
— Вот, смотри! Настоящий мужчина! Почти совсем героический! Первый пулинский путешественник, а не шиш гороховый!
— А будеш-ш-шь “первый пулинский утопленник”. Давай отойдем локтей на двести да разведем кос-с-стер. Ну их, крас-с-савиц этих певучих.
Рохля Несчастливчик вздохнул и принялся собирать хворост. Он, как настоящий, взаправдашний, героический мужчина, не стал спорить с мудрой женщиной.
Глава 9 Восход первой луны
Эшши Рох проснулся, когда затекшее и потерявшее чувствительность тело вновь начало ее обретать. Тысячи и тысячи иголок одновременно впились в каждый сантиметр тощего хоблинского тела. Он распахнул глаза и, пораженный, уставился на родную заговоренную веревку, коварно опутавшую его от груди до щиколоток. Поясницу путешественника царапала кора высокого дерева, а между лопаток упирался маленький, но противный сучок.
— Спасите! Похитили! Ограбили! Убили!
— Убитые так не голос-с-сят, — заметила Люссся, подкрадываясь к пленнику со спины, в рассветных лучах блеснуло лезвие охотничьего ножа.
Рохля, воображение которого рисовало полчища злобных лесных демонов, кровожадных русалок или, на худой конец, банальных разбойников, как завороженный смотрел на боевую подругу, не в силах вымолвить ни слова.
— Хочеш-ш-шь, развяжу? — спросила арахнидка чужим, настороженным голосом.
Хоблин отчаянно замотал головой. Мало ли что задумала эта чокнутая, пусть уж лучше все остается, как есть. Только когда “чокнутая” предстала перед Эшши целиком, он заметил, что вид у подруги не угрожающий, а напротив, затравленный и виноватый.
— Это все рус-с-салки, — покаялась Люссся и, аккуратно разрезав нераспутываемый сложный узел, принялась развязывать пленника.
— Но я же спал и не слышал, как они поют! А значит, не мог пойти топиться в приятной компании! — Рохля бросил взгляд на свои путы. — Или мог?
— Не мог, — еле слышно сказала паучиха и вздохнула.
Первый пулинский путешественник растирал затекшие конечности и пытался сложить в голове веревку, проводницу, русалок и свою сонную глухоту. Не складывалось.
— Перестань суетиться, сядь и расскажи по порядку!
* * *
Прошлой ночью.
Едва из озера выплыла первая луна, круглая и нежно-голубая, на полянку высыпали, будто стая птиц, босоногие (впрочем, и босотелые, и босогрудые) девушки и принялись кружиться в странном танце, повинуясь зову неслышной никому кроме них музыки. Паучиха, не рискнувшая оставить друга без присмотра, не спала, и, завидев незнакомок, затаилась в кустах. То ли опасаясь напугать подлунных гостий, то ли из любопытства. Она и сама не знала, какой из вариантов более близок к истине.
Так прошел час, затем еще один. Танец сменялся другим, почти таким же, девы не уставали и не сбивались с одного им ведомого ритма, и Люссся начала задремывать, загипнотизированная спокойными, повторяющимися движениями и размеренным темпом этих плясок. Уже проваливаясь в мягкую, уютную тьму, арахнидка непроизвольно дрыгнула лапкой, и раздался оглушительный треск: это сломалось в месте удара маленькое, совсем тонкое, сухое деревце.
Девушки замерли. Несколько бесконечно долгих секунд смотрели они в темную чащу, чаща, замершая в испуге, смотрела на девушек. И тут от стайки танцовщиц отделилась одна, невысокая и вся какая-то округлая, подошла к самым кустам, храбро их раздвинула и звонко рассмеялась.
— А от кого ты тут прячешься?
Люссся, не встречавшая прежде храбрых голых девиц, совсем растерялась, оранжевые пятнышки залились румянцем смущения.
— Я… это… так…
— А я Алайя, очень приятно, Яэтотак! — взвизгнула девица, и поляна озарилась дружным заливистым смехом.
— Люссся.
— Что?
— Меня зовут Люссся.
— А-а-а, — ехидно сощурившись, протянула Алайя, — а я думала, Яэтотак. Пойдем плясать с нами!
— Я… не могу.
Арахнидка помахала лапками, демонстрируя полную танцевальную несостоятельность.
— Ерунда! — отмахнулась девушка и потащила новую подругу под яркий свет луны.
Люсссю тут же окружили, и полилась волшебная песня, и взлетели из высокой травы прячущиеся прежде светлячки. Золотые огоньки окутали паучье тело, завихрились синекрылые бабочки, поднялся теплый, чуть пряный ветер, меняя течение времени и судеб. Спустя минуту все стихло: насекомые вновь попрятались под широкие листья ракунки (1), замолкла тягучая, нежная мелодия, замер густой и сладкий ночной воздух. Посреди поляны, в
