— Так не холодно? Не забывай, мое дело — тебя греть.
— Не… очень… Только мы же так не поужинаем. Руки… заняты.
— Ну, у меня заняты, у тебя нет.
— И что? Ты как предлагаешь — вот так, стоя…э-э… не понимаю.
— Нет, не так. А вот так. Оп!
Ногой придвигая к себе лёгкий стул, он подгибает колени и падает в него вместе со мной. Мы оказываемся вдвоём в этом металическом, типично макдональдсовском кресле — только я сижу у него на коленях, лицом столу, а он — прямо на мокром сиденье. Ромка продолжает греть меня собой сзади, еще и ладонями растирает мои плечи.
— Давай, сначала ты. Только не тормози, быстрей! Я там всего макси-макси набрал, чтоб мы с тобой обожрались прям по-царски.
Я такая голодая, что набрасываюсь на еду, забывая о смущении и даже не возмущаюсь из-за нашего неравноправия, не договариваюсь разделить чек — конечно же, в долг, и как только получу перевод, можно будет опять встретиться, чтобы я его вернула… На этом месте прихожу в себя, почти доедая своё мак-меню, и с опаской оглядываюсь назад.
— Дай мне картошки, — только и говорит он, и я послушно макаю картофель фри в соус, после чего отправлю ему в рот. Я не могу видеть его лица, мне неудобно так сильно проворачивать голову, но остатками своей картошки я кормлю его почти вслепую, каждый раз вздрагивая, когда его губы прикасаются к моим пальцам.
— О, так круто. Но может быть еще круче. Ты наелась уже?
Пора бы привыкнуть, что от него этот вопрос звучит не как грубость, а как простой интерес. Кажется, изящество в выражениях — не его сильная сторона. Ну и ладно.
— Да, не хочу больше.
Я пытаюсь встать, чтобы дать ему возможность съесть свою порцию — но он тут же останавливает меня.
— Не, так не пойдёт. Ты опять замёрзнешь. Давай, лицом ко мне. Будешь меня кормить.
То, как у меня краснеют щеки я не могу сравнить даже с тем, когда мой куратор из первого универа, из которого я перевелась сюда, как-то на консультации попросил потрогать его за зад. Только тогда мне было противно и стыдно — а сейчас волнительно, приятно, и… страшно. Это как-то все слишком быстро, слишком интимно между нами.
Ромку, похоже, такие мысли, совсем не посещают. Цепляя уголком кеда ножку стола, он придвигает его к нам — а, значит, развернувшись, я смогу легко брать еду, и… Понимаю, что снова заливаюсь краской, когда быстро и слишком умело он разворачивает меня к себе лицом, притягивая за поясницу, чтобы сидела удобнее.
— Эй… Ты чего? Не бойся, все норм.
Видимо, мои щеки, горящие, как тот самый красный сигнал светофора, который мы так беспечно проскочили, говорят сами за себя.
— Слушай, я не буду к тебе приставать прямо сейчас, если не хочешь. Пока меня кормишь, считай, ты в безопасности, — и он делает красноречивое движение бёдрами подо мной, от которого я чуть не роняю гамбургер. Мое положение начинает казаться еще более двусмысленным, в добавок к тому, что на веранду выбегает небольшая группка подростков, но увидев нас, тут же скрывается, хихикая и тыча сквозь стекло пальцами.
— Женька… — по голосу слышу, что терпение его на исходе. — Не тормози давай! Или ты сейчас расчехляешься — или идёшь к народу в общий зал!
— Ну все, все, извини. Я просто… Ладно. Вот, держи чай, — отковыривая ногтем пластиковую кнопочку на крышке, я стараюсь влить ему прямо в рот немного чая, замечая, что его губы уже посинели.
— Кайф. Картошку давай.
Он безумно аппетитно ест, пока я, находясь так близко, стараюсь не трястись, отгоняя от себя мысли о том, как я на нем сижу в общественном месте (интересно, это уже тянет на штраф за аморалку?) на то, как время от времени, чтобы удобнее сесть, он шевелится подо мной, и на то как довольно облизываясь, он вгрызается в гамбургер, которым я кормлю его прямо из рук, и мне почему-то это кажется дико сексуальным.
Прикольная идея соблазнить девушку, ничего не скажешь. Просто ешь при ней так, как будто в последний раз в жизни. Такая страстность даже в гастрономическом плане не может оставить равнодушной.
— Ты горячая. Прямо как печка. Ещё немного и я вообще отогреюсь.
Прекрасно. Стараюсь не думать, почему это меня так разгорячило, опускаю глаза и тут же поднимаю, снова глядя на него.
— Колу! — требует он и втягивает ее в себя через трубочку с громким свистящим звуком, продолжая сверлить меня пристальным взглядом, от чего у меня начинают гореть не только щеки, но и лоб, и шея, пылают даже уши. Надеюсь, он, увлечённый едой, этого не замечает.
Ромка доедает все, что осталось на подносе в считанные минуты, и я едва успеваю выдернуть руку, чтобы он не начал облизывать мои пальцы — кажется, то, что мы находимся в условно безлюдном месте, куда в любой момент всё-таки может зайти кто-угодно, его не волнует. Сытый, он продолжает задираться ко мне, пытаясь руками залезть под юбку и стреляя по плечам лямками лифчика, который нащупал под майкой, а я все никак не могу понять — почему я не встаю и не ухожу? Почему?
Если бы кто-то из моих добровольцев рассказал о таком на сеансе, я была бы возмущена от одного только описания подобного поведения. А сейчас сама не пытаюсь ничего сделать, только одергиваю его, хватая за руки и с видимой неохотой их отпуская.
Черт, Юнг, что бы ты сказал на это?
— Так, всё. Пойдём отсюда.
Что? Мы всё-таки уходим?
Собственно, почему я снова расстраиваюсь? Я ведь сама этого хотела. Ох, как же меня пугает эта странная раздвоенность, когда одна часть меня с недоумением смотрит на другую, которая как будто с цепи сорвалась и творит всякую дичь.
— Пойдём, говорю. Ты уже вся синяя. Посажу тебя на метро. Там потеплее, чем здесь будет.
— Хорошо, пойдём. Ты тоже замёрз.
— Да мне пофиг. И похуже бывало. Все, давай быстрее, долбаный мак закрывается. Сейчас начнут приставать эти, из зала. Типа простите-извините, будем рады видеть вас завтра. А нифига они не будут рады, если мы без бабла придём. Да, Женьк? Бесит эта тупая вежливость. Давай за мной, пока не закрыли.
Снова не пытаюсь выдернуть руку, пока мы сбегаем по боковой внешней лестнице к выходу, минуя зал. За пару ступенек до земли Ромка вдруг спрыгивает вниз, поворачивается ко мне и, подхватывая под колени, приподнимает так, что моя голова оказывается чуть выше его.
