дел. Брак с Сусловой был несчастен. В Ельце уже начались неприятности между Сусловой и моим отцом. Она всячески насмехалась над его работой и ему, со своей рукописью «О понимании», приходилось уходить в номер гостиницы, дописывать ее. Начал он ее писать в 1881 г., а напечатана в 1886 г. Книга эта была очень большая, в 700 страниц, с большими диаграммами и схемами. О ней дали два плохих отзыва в печати и что она написана под влиянием Аристотеля. Перед написанием этой книги Василий Васильевич совместно с преподавателем гимназии Первовым сделал впервые перевод «Метафизики» Аристотеля. Первов перевел с греческого на латинский, а отец мой с латинского на русский. Об этом уже гораздо позднее, в наше время, упоминалось в прессе, как о первом и труднейшем переводе «Метафизики» Аристотеля.
Книгу «О понимании» не стали покупать, а отец, нуждаясь в деньгах, продал ее на бумагу, на вес с пуда. А между тем, для того только, чтобы издать свою книгу, он откладывал по двадцать пять рублей ежемесячно из своего учительского заработка. Суслова презрительно относилась к этой его работе, очень его оскорбляла и в конце концов бросила его. Это был большой скандал в маленьком провинциальном городе. Об их отношениях имеется письмо отца, к кому, не помню. Письмо это передано мною в Государственный литературный музей.
До женитьбы моего отца на Аполлинарии Прокофьевне Сусловой, она была одной из сильных увлечений Достоевского. Он изобразил ее в своей повести «Игрок». Аполлинария Прокофьевна Суслова была старше моего отца почти на двадцать лет. Когда-то она была, как папа пишет в том письме, очень красивой, но характер, как он говорил нам, был у нее невозможный. Она уехала от него, не давая ему развод, несмотря на то, что он для получения его, брал всю вину на себя. Сохранились письма В. В. Розанова о Сусловой. Они находятся в Государственном литературном музее.
В это время отец был морально убит, гимназисты над ним смеялись; особенную дерзость проявил мальчик Пришвин. Отец на педагогическом совете требовал его исключения. Его исключили, и потом, как мы узнали, юноша этот убежал не то в Америку, не то в Германию и там работал[14].
В это время отец мой знакомится в Ельце с моей матерью — Варварой Дмитриевной Бутягиной{3} и с ее маленькой дочерью Шурой{4} от ее первого брака. Она жила в то время со своей матерью Александрой Андриановной Рудневой, вдовой священника. Отец сразу же ее очень полюбил, стал бывать у них в доме, а затем совсем переехал к ним на квартиру в качестве жильца. Он настаивал на браке, снова стремясь получить развод от Сусловой. Но ничего не получалось, та отказывалась дать развод, а бабушка не соглашалась отдать дочь без церковного брака. Таким образом отец оказался двоеженцем, что наложило печать на всю нашу дальнейшую жизнь и оторвало нас от наших родных. Эту трагическую историю он описал в конце жизни в книге под названием «Смертное»[15]. Это было в 1891 году.
Отец, ухаживая за моей матерью, подарил ей свою фотографию. На обороте была надпись:
«Мое и Ваше прошлое было грустно. Настоящее у нас хорошо. Станем же поддерживать друг друга, жалеть и не осуждать за взаимные недостатки, чтобы и будущее стало для нас не хуже».
Внизу на фотографической карточке надпись:
«Варваре Дмитриевне Бутягиной от преданного, любящего и уважающего друга Василия Розанова».
Елец, 1889 г. — мая 25.[16]
А вот надпись на другой фотографии В. В. Розанова, подаренной моей матери:
«Варваре Дмитриевне Бутягиной от глубоко уважающего В. Розанова. Одной из тех праведниц, чистой и благородной В. Д. Бутягиной».
Елец, 5 июня 1889 г.
На своей карточке, где его узнать нельзя, столько скорбных складок на лице, он написал на обороте следующие слова:
«Много, много, свет мой, путь мой, расправила ты морщин на этом лице. Не таково оно было в 1890 году. Ты христианка в любви. Никто не умел так сочетать любовь женщины, чувство женщины с самопожертвованием христианским, как друг мой, подруга моя. Спасибо тебе, дорогая. Спешу в Эртелев переулок[17]. Но ведь ты знаешь, куда бы я не поспешал и где бы ни был, около тебя ведь душа моя, около твоих худеньких ручек худенького личика. Прощай, мой Ангел.
Да хранит тебя Бог, как ты меня в жизни хранила с 1891 по сей 1899 год. Твой вечно, любящий муж Вася Розанов. Варваре Дмитриевне Розановой».
Официально фамилии этой она никогда не носила. Брак был незаконный, так как первая жена не давала развода. Подробности этого дела описаны отцом в книге: «Смертное». (1899 — 8 мая, СПБ.)[18]
В 1901 году отец мой подарил маме моей свою книгу «В мире неясного и неразрешенного» с надписью:
«Дорогому моему покровителю и защитнику, который никогда не сказал слова поперек, а по глазам ее всегда видел, если что не нужно было делать, — и всегда ее слушался, как совести своей, жене моей Варюше Розановой.»
СПБ., 1901 — 21 февраля [19]
«Флоренский, — писала Надя в 1918 году, — посоветовал мне, как-нибудь написать, что мама говорит, считая ее язык очень красочным и изобразительным, и я решила как-нибудь записать.
Мама рассказывала, а я сидела в отдалении и записывала. Мама говорила Вознесенскому Константину Васильевичу, папиному университетскому товарищу, с которым он одно время жил в одной комнате: „Мать моя детей учила, сама безграмотная была. Приехал Иннокентий{5} (знаменитый архиепископ Херсонский, он приходился родственником бабушке моей. Прим. Т.Р.), он любил к нам приезжать на лошадях…“
„Когда, Александра Андриановна, дети приходят?“
— „Никогда, никогда не приходят“, — растерялась она. Иннокентий спросил: — „Сколько они тебе платят?“
— „Три рубля в год“, — отвечала мать.
— „Так пусть они к тебе никогда не приходят, я тебе буду присылать“…
И присылал.
Да он скоро умер».
«Когда я к Василию Васильевичу ходила, он меня только черным хлебом угощал и чаем с молоком. А на столе у него бутылка водки стояла и штопор на самом видном месте, а сам никогда не пил.
К нему учитель-француз, пьяница, приходил — Марисонка, для него и покупал… устраивал, вино покупал, фрукты покупал… уважал его.
Тюлевые занавески я купила, повесила. Он обстановку любил, угостить любил. Навоз для топки покупал, вместо воза, сорок возов, на весь дом. Так и
