К несчастью,— добавляет добрый гринго[73],— нашему хлопку и муслину они предпочли свою независимость»[74]. Любопытно было бы поторговаться с Англией: интересно, сколько вар[75] полотна и кусков муслина дала бы она за равнины Буэнос-Айреса!
По этим описанным нами бескрайним просторам разбросаны здесь и там четырнадцать городов — центры провинций, которые в соответствии с их географическим положением можно перечислить в следующем, порядке: Буэнос-Айрес, Санта-Фе, Энтре-Риос и Коррьентес — на берегу Параны, Мендоса, Сан-Хуан, Риоха, Катамарка, Тукуман, Сальта и Жужуй — почти параллельно линии чилийских Анд, Сантьяго, Сан-Луис и Кордова — в центре. Но такое перечисление не позволяет прояснить социальный смысл явлений, к чему я стремлюсь. Моей цели отвечает классификация, вытекающая из рода занятий, какими живет сельское население, ибо именно они влияют на его характер и душу. Я уже говорил, что близость рек ничего не меняет в его жизни, так как реки используются для судоходства в самой малой степени, а потому не имеют никакого значения. Все аргентинские города, за исключением Сан-Хуана и Мендосы, живут сейчас за счет продуктов скотоводства; в Тукумане развито также земледелие; жители провинции Буэнос-Айрес, где поголовье скота насчитывает миллионы голов, знакомы с многими самыми разнообразными профессиями, существующими в цивилизованном мире. Аргентинские города своим обликом почти не отличаются от всех других городов Америки: улицы, пересекающиеся под прямым углом, разбросанное по обширной территории население; исключение составляет лишь Кордова, построенная на небольшом и ограниченном пространстве и своими чертами напоминающая европейский город, что еще больше подчеркивается многочисленными башнями и куполами ее великолепных храмов. Город — это средоточие аргентинской, испанской, европейской цивилизации, здесь процветают искусства, есть магазины, школы и колехио, суды — словом, все, что характеризует развитые государства.
Изящество манер, комфорт, европейская одежда, фрак и сюртук вполне уместно выглядят здесь. Я провожу столь тривиальное перечисление не без определенной цели. Столица скотоводческой провинции — порой единственный город в ней, других небольших городов не существует, и нет ничего удивительного в том, что невозделанные земли смыкаются с городскими улицами. Вокруг таких городов на большее или меньшее расстояние раскинулась пустынная равнина; дикая природа окружает города, давит их, превращает в одинокие оазисы цивилизации, вклинившиеся в девственные просторы, что протянулись на сотни квадратных миль, и лишь изредка то тут, то там их безлюдье нарушают небольшие селения. В провинциях Буэнос-Айрес и Кордова возникло наибольшее число поселений, они также стали очагами цивилизации и служат общественным интересам — это явление примечательно уже само по себе.
Горожанин носит европейский костюм, живет цивилизованной жизнью, той, что мы видим повсюду; город живет согласно законам и руководствуется идеями прогресса, в нем сосредоточены средства образования, общественные учреждения, органы управления и т. д. Но стоит покинуть пределы города, все сразу меняется: у сельского жителя другая одежда, которую я назвал бы американской, поскольку она одинакова во всех странах Америки; уклад его жизни совсем иной, его потребности своеобразны и весьма ограниченны. Жители города и деревни словно принадлежат к двум различным обществам, это словно два чуждых друг другу народа. Более того: сельский житель, далекий от стремления уподобиться городскому, с презрением отвергает комфорт и приличные манеры, городской костюм, фрак, плащ, седло, и ни одна из примет европейской жизни не остается в пампе безнаказанной. Все, что связано с городской цивилизацией, здесь отвергается, гонится прочь, и каждый, кто отважится, к примеру, появиться в сюртуке и гарцевать в английском седле, станет предметом насмешек и диких выходок крестьян.
Давайте бросим взгляд на необъятные просторы окружающих города равнин и присмотримся к жизни ее обитателей. Я уже говорил, что во многих провинциях естественными рубежами являются разделяющие их безводные пустыни, они безлюдны. Но есть и иные провинции, где большая часть населения живет в сельской местности. Так, например, в Кордове, где насчитывается 160.000 человек, лишь двадцать тысяч живет в черте города; основная масса населения — сельские жители; местность там в основном равнинная, почти повсюду пригодная под пастбища, и в том случае, если есть леса; в некоторых местах такое изобилие пастбищ и они столь превосходного качества, что искусственные луга не могут сравниться с ними. В Мендосе, и особенно в Сан- Хуане, нет невозделанных пространств, потому что жители этих мест живут главным образом за счет продуктов земледелия. Во всех остальных районах, изобилующих пастбищами, скотоводство не просто занятие населения, но способ его существования. Мы наблюдаем пастушескую жизнь, и в нашем воображении невольно возникают просторы Азии, где на бескрайних равнинах то тут, то там разбросаны палатки калмыков, казаков или арабов[76]. То, что мы наблюдаем на аргентинских равнинах, напоминает жизнь примитивных народов, в высшей степени варварскую и застойную, жизнь времен Авраама, сохранившуюся у современных бедуинов[77], хотя здесь она странным образом изменена цивилизацией.
Арабские племена, кочующие по азиатским пустыням, подчиняются власти старейшины племени или военачальнику; у них существует общество, хотя и не закрепленное на определенном месте; религиозные верования, традиции, сохраняемые с незапамятных времен, незыблемость обычаев, уважение к старикам — все это вместе составляет свод законов, уклад жизни и опыт управления, которые поддерживают мораль, как они ее понимают, порядок и единство племени, но возможность прогресса здесь подавлена, ибо он невозможен, если человеческий коллектив не закреплен на земле, если нет городов, в которых развиваются промышленные потребности людей и могут распространяться достижения прогресса.
На аргентинских равнинах нет кочевых племен, право собственности скотовода на землю закреплено в соответствующих документах, он живет на той земле, что ему принадлежит; но чтобы занять ее всю, пришлось бы уничтожить человеческое объединение и расселить семьи по необъятной территории. Представьте себе пространство в две тысячи квадратных лиг, все заселенное, но так, что жилища расположены в четырех, иногда даже в восьми лигах друг от друга, в двух — самое близкое. Нельзя сказать, что развитие форм недвижимой собственности исключено, что владение предметами роскоши совершенно несовместимо с подобной обособленностью: наличие капитала может позволить воздвигнуть великолепное здание в бескрайней пустыне; но отсутствуют стимул, пример, и всегда присущая городам необходимость достойно показать себя не ощущается среди безлюдия и одиночества. Неизбежные ограничения оправдывают природную лень, а скудные потребности в удовольствиях влекут за собой все проявления варварства. Общество исчезает совершенно, остается лишь феодальная семья, уединенная, обособленная, а поскольку нет единого общества, любой вид правления невозможен: муниципальной власти не существует, полиция не может выполнять свои обязанности, гражданское правосудие не в состоянии настичь преступника.
Я не знаю, есть ли где-нибудь в современном мире тип объединения столь чудовищный, как
