муравья различить можно было. Я раздвинул ветки хижины. Мне почудилось, что они за нашей скотиной пришли. Я вышел, прихватив на всякий случай дубинку. Потом прополз на четвереньках в конец загона, прячась за спинами животных, и стал всматриваться, присев на корточки. Вот тут-то я и увидел грабителя, он размахивал руками и понукал скотину. Конечно, это были твои быки. Синий и желтый. И корова была, белая. А бандит не один был. За околицей его другие поджидали. Судя по тому, что собаки лаяли всю ночь, не переставая, скотина, должно быть, разбежалась, почуяв запах нашей, деревенской. Потом бандиты подались в горы. Наверняка продадут добычу где-нибудь далеко отсюда.
Брахим слушал, не проронив ни слова. Его словно парализовало. Но про себя он твердил:
Не видать мне их больше.
А ведь я всю жизнь работал в поте лица, и все на них.
Вся надежда моя — в них.
Я работал босой,
Голодал, холодал,
А теперь им конец, мне конец.
Это меня убили, не их.
Каркая, пролетели два ворона.
— Если вздумаешь пойти за ними, то тебя убьют, — сказал его друг, словно угадав его мысли. Но, глянув в лицо Брахиму, тут же добавил: — Сам я тоже поступил бы, как ты. Делай, как найдешь нужным.
Но чтобы отыскать быков, понадобилась бы помощь самих грабителей или хотя бы колониальных властей, а иными словами, жандармов. Брахиму же нечего было на это рассчитывать. Так что пришлось ему возвращаться домой несолоно хлебавши. Друг пошел проводить его немного. А он забыл попрощаться с его женой и даже не заметил ребятишек, облепивших ограду из веток.
Без быка все равно что без рук, без ног. А кто потерял их — тому не жизнь.
IV
Брахим все не возвращался, и жена его места себе не находила от беспокойства. На розыски отца она отправила ребятишек — двух мальчиков восьми и девяти лет. Они так долго бегали, так долго его искали, что совсем выбились из сил, и тут как раз увидели отца. Младший, самый упорный, первым подбежал к нему. Тот взял его за руку и спросил:
— Что вы здесь делаете?
— Мама послала нас за тобой.
Ноги мальчиков были изодраны колючими ветками. Оказывается, им пришлось догонять шакала, утащившего одну из коз. Хорошо еще, что с ними была собака.
Старший, Мурад, спросил отца, удалось ли ему отыскать быков. Отец ничего не ответил. У него не было сил говорить, и вид у него был такой, как будто все ему стало безразлично. Ему хотелось спать. Он так устал. Мальчик понял, что случилась беда.
«Что же теперь будет? Отцу не на чем будет пахать в этом году. Значит, ему придется наниматься к кому-нибудь, иначе нам нечего будет есть».
Одни и те же мысли одолевали обоих мальчиков, одни и те же вопросы мучили их.
Они шли понизу садами, перебираясь через изгороди. Отцу ни с кем не хотелось встречаться. Когда они наконец добрались до дому, то сразу увидели мать: она плакала, прислонясь к стене хижины. Вокруг нее собрались соседи. При появлении мужа она вытерла лицо и нос рукавом платья. Они вошли в дом. Сняв башмаки, Брахим лег на циновку. Жена принесла подушку и подсунула ему под голову, потом взяла кастрюльку, положила туда кофе, сахар, налила воды и поставила на огонь, который развела одна из соседок, чтобы испечь лепешку. Когда кофе был готов, она принесла его мужу. Но он уже спал.
В это время, опираясь на палку и вытянув вперед голову, вошла старая, согбенная женщина. Старая Хадра вся высохла, зубов у нее не было, большой нос пожелтел от табака. Жена взяла ее под руку и усадила; приложив палец к губам, она сделала ей знак молчать и подала кофе.
V
Неприступный край, совершенно особый мир со своими обычаями, нравами, традициями и понятием о чести. Мир архаичный, где царит откровенный, жестокий феодализм, по законам которого живут люди на маленьких земельных наделах. Подобно чешуйкам, наделы эти плотно прилегают один к другому, и непосвященным правила наследования их могут показаться неразрешимой головоломкой.
Вдоль сьерры, над которой возвышается гора М’сид, прилепилось несколько деревень. Родников там полным-полно, гора сама питает их. Каждая из этих деревенек утопает в густой листве гранатовых деревьев, смоковниц, вязов, тополей, виноградников. Вдоль стремительных потоков растет густой колючий кустарник. Осенью листва желтеет, и тогда перед глазами будто встает картина несравненного мастера. Обнаженная каменистая сьерра, отливающая голубизной, подчеркивает контраст красок. Деревья там растут по милости природы и ветров, без вмешательства человека. Узловатые, скрюченные стволы тесно переплетаются между собой, сухие и зеленые ветви соседствуют друг с другом. Тут царит первозданная тишина. Бегут ручьи, темнеют густые заросли дрока, искореженные вязы кажутся таинственными призраками. Листва служит кормом для скота. Из веток строят хижины и изгороди для загонов. Бесплодная каменистая земля, поросшая дроком и чертополохом. Только осенью на ней зацветает бурачник. На зеленых стеблях распускаются желтые цветы, и как подует ветерок, по золотистому медовому покрову, где хозяйничают коричневые пчелы, одна за другой прокатываются волны. Растение это необычайно полезно, его применяют для дезинфекции ран, поэтому перед началом полевых работ его собирают, а потом уже остатки поджигают. И в ту пору на каждом участке к небу устремляются струйки дыма.
Земли эти, лежащие на границе частных владений, с незапамятных времен считались общинными, то есть принадлежащими всем. Но потом традиция эта была нарушена в соответствии с новыми порядками: «Каждому свое».
С тех пор так и повелось: каждая семья старалась захватить как можно больше земли. Тот, кто владел землей, сам на ней не работал, а заставлял работать других. Население росло год от года. Земли стало мало.
Каидами колониальные власти назначали обычно людей, которые принадлежали к многочисленным и, как правило, наиболее могущественным семьям. В каждой деревне было всего три или четыре дома, крытых черепицей, с глинобитными стенами и полом. А вокруг всюду хижины, бесконечные ряды хижин, сплетенных из веток. У каида дом был большой, его окружала высокая ограда, и войти туда можно было только через главный вход. Двор отводился для скотины. Слева располагались конюшни, справа — просторный дом, где у хозяина была комната, в которой он принимал гостей. То было большое семейство с многочисленными ответвлениями, рассеянными по всем деревням, над которыми простиралась его власть.
