Стремление радикально разделаться с относительно независимыми от государства частными производителями и передать их средства производства в колхозы на рубеже 1929 и 1930 годов оформилось в лозунг ликвидации кулака как класса и замену крестьянского сельскохозяйственного производства колхозами и совхозами.
В декабре 1929 года Сталин выступает на конференции аграрников-марксистов с речью, в которой объявляет раскулачивание частью коллективизации, тем самым давая санкцию на то, что и без того делалось, но теперь должно было осуществляться в массовом порядке, — на передачу имущества раскулаченных в новосоздаваемые колхозы.[487]
В условиях, пока меры принуждения крестьянства оставались лишь экономическими и косвенными, производители зерна имели возможность вести свою игру и переигрывать государство, придерживая запасы зерна, чтобы не продавать его по установленным ценам. Столкнувшись с угрозой того, что государственные закупки зерна будут существенно меньше необходимых для прокормления городов и армии, сталинское руководство начиная с осени 1929 года прибегает к радикальной перестройке всей системы насильственными методами, не оставляя крестьянам иного выбора кроме вступления в колхоз.
Параллельно этому весной 1930 года начинается и закат коммуны как явления.
2 марта 1930 года в «Правде» опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов», давшая сигнал временно притормозить с крайними проявлениями административных насильственных методов «сплошной коллективизации»; помещена эта статья и в № 5 «Коллективиста». В первых строках этой статьи Сталин проводит данные, согласно которым «перелом» (тот самый «великий перелом», который стал лозунгом после 7 ноября 1929 года) был достигнут: на 20 февраля в СССР были загнаны в колхозы 50% крестьянских хозяйств. Однако руководители на местах допускали «искривления»; 14 марта 1930 года ЦК ВКП (б) принял постановление «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». В советской прессе начинают освещаться случаи «искривлений» при коллективизации. 3 апреля 1930 года была опубликована статья Сталина «Ответ товарищам колхозникам».[488] В ней Сталин многократно ссылается на Ленина и на словах отвергает насилие и недобровольность в колхозном строительстве, что в такой мере противоречит недавней реальности коллективизации, что можно только гадать, как и в качестве свидетельства чего подобные утверждения могли восприниматься крестьянами. Показательно, что один из вопросов, которые обсуждаются специально, — вопрос о коммунах: как быть с коммунами, не следует ли их распустить? Ответ Сталина, никогда не благоволившего к коммунам, таков: «Нет, не следует. Я говорю о действительных, а не о бумажных коммунах». Далее Сталин указывает, что речь идет о хороших, старых коммунах, которые вынесли годы испытаний и закалились в борьбе. А вот «что касается новых коммун, недавно только образовавшихся, то они смогут отстоять свое существование лишь в том случае, если они организованы добровольно, при активной поддержке крестьян, без принудительного обобществления быта».[489] Дальше идут уже знакомые рассуждения о том, что артель проще, чем коммуна, а коммуна станет «главным звеном колхозного движения лишь в будущем».
Статья эта публикуется и в «Коллективисте».[490] Тот факт, что в ней среди основных ошибок в аграрной политике последнего времени названы, в частности, неправильный подход к середняку и нарушение ленинского принципа добровольности при построении колхозов, призван снизить накал страстей в деревне. Среди упомянутых вождем ошибок — перескакивание через артель к коммуне. В момент поворота генеральной линии требуется подвергнуть критике прежний курс и его плачевные результаты, поэтому в репортажах «с мест» появляются впечатляющие детали, которые, перемежаясь с привычными заметками в духе «критики отдельных недостатков», составляют поистине сюрреалистическую мозаику. Как и вождь, редакция регулярно ссылается на Ленина, и вот под временно ставшей актуальной в контексте борьбы с перегибами цитатой о том, что нельзя смешивать середняков с кулаками, помещено фото лошадей с отрезанными хвостами и подпись: «В артели “Вильне Життя” лошадям срезали хвосты и сдали их в качестве утиль-сырья».[491]
В журнале введена специальная рубрика — «Перегибы при раскулачивании и коллективизации», материалы которой в том номере, где публикуется сталинская статья, занимают 10 страниц. Там мы встречаем упоминания угроз и запугивания крестьян, применения оружия при коллективизации.
О наступающем голоде как результате перегибов не говорится, но есть заметка об обобществлении продовольствия на Урале в артелях и коммунах, где реквизировали продовольствие в общий фонд насильственными методами. Даже не искушенный в чтении между строк читатель может сделать вывод о том, что в районах сплошной коллективизации, где накалена обстановка, руководство новообразованных коммун пытается вернуться к нормированным выдачам, не зависящим от производства, как это было в первые годы существования коммун, когда они находились на грани выживания.
Между тем среди новообразованных колхозов в 1930 году встречаются и коммуны, и это несмотря на предупреждения о том, что своевременная и актуальная форма — это артель. Здесь риторика официального дискурса дает толчок выбору, который делают руководители на местах: если официально считается, что коммуна является высшей ступенью, то нужно попытаться оказаться первыми на высшей ступени, создать чаемое будущее здесь и сейчас, — хотя бы и только на бумаге. Репортажи показывают абсурд происходящего; впрочем, из текста читатель не имеет возможности определить, насколько распространены описываемые явления. Один из приемов пропаганды, очевидно, заключается в том, чтобы, критикуя и тем самым неизбежно приоткрывая завесу секретности над действительными событиями, изобразить повсеместно распространенные явления как отдельные случаи искажений и нарушений, которые, в сущности, не затрагивают общего неизменно верного курса.
Вот примеры таких отдельных недостатков. Шесть колхозов Ново-Аннинского района были на уставе артели до конца февраля 1930 года, по потом «было решено перевести колхозное движение на более высокую ступень, то есть перевести все колхозы на устав коммуны, с полным обобществлением всего имущества». Это решение принимало собрание уполномоченных от всех колхозов. В результате «[...] стали свозить на общие базы дойных коров, свиней, поросят, птицу и пр. Никаких скотных дворов, никаких помещений к этому не было подготовлено [...] не было и разъяснительной работы. [...] “Корова перестала давать молоко, а превратилась в насест для курицы”, — так рассказывают колхозники». К тому же переход на устав коммуны означал запрет на собственный огород, что невозможно было компенсировать коммуной.[492]
