Фанни Бёрни прожила еще почти тридцать лет после этой операции. Но это не было дано другой жертве рака груди, которая пережила мастэктомию в Америке всего через несколько дней после операции Фанни и умерла меньше чем через два года. История болезни Эбигейл Адамс Смит была блестяще воссоздана в недавней биографии ее матери Эбигейл Адамс, жены второго президента США [339]. В ней мы находим письмо, которое Эбигейл Смит написала знаменитому доктору Бенджамину Рашу (тому, кто подписал Конституцию, а также врачу и социальному реформатору). В нем она так описала симптомы болезни:
Я впервые почувствовала уплотнение в моей правой груди непосредственно над соском, которое иногда причиняло мне неприятные ощущения, появлялось чувство жжения или зуд. Иногда острая боль пронзает всю грудь, но никакого обесцвечивания нет. Грудь продолжала сжиматься и вскоре стала намного меньше, чем была. Теперь опухоль имеет размер [шапки] и, кажется, она не прилегает, а движется свободно…
Раш ответил, но не Эбигейл Смит, а ее отцу Джону Адамсу, и сообщил, что считает ее опухоль готовой «для ножа». Смит поверила пятидесятилетнему опыту Раша и через несколько недель легла на операцию. Месяцем позже Эбигейл Адамс написала своему сыну Джону Квинси Адамсу, что его сестра «чувствует себя хорошо, насколько это возможно после операции, во время которой была удалена вся грудь». В первый год после операции Эбигейл верила, что все позади, но следующей зимой ее здоровье начало ухудшаться, и в августе она тихо скончалась. Рядом была ее мать. Эбигейл-старшая была безутешна после смерти единственной дочери. Она изливала свою печаль в многочисленных письмах, отличавшихся необычной откровенностью, так как речь шла о теме, всегда тщательно скрываемой. «Рану, рассекшую мою грудь, невозможно залечить», — писала она, и это была метафорическая идентификация с ее дочерью.
В этот период операции начали все чаще проводить в амфитеатрах — ради обучения врачей. Доктор Джон Браун так и не смог забыть мастэктомию, которую он видел еще будучи студентом, в переполненном хирургическом театре в Эдинбурге в 1830 году. Двадцать восемь лет спустя в книге «Рэб и его друзья» Браун рассказал историю крестьянки по имени Эли. Она вошла в театр в своей обычной одежде, вместе с мужем Джеймсом и собакой по кличке Рэб. Пока главный хирург работал очень быстро, Рэб рычал при виде крови своей хозяйки, а Эли стоически переносила боль. Когда все закончилось, она «осторожно и пристойно спустилась со стола и поискала взглядом Джеймса. Затем, повернувшись к хирургу и студентам, она присела в реверансе и низким чистым голосом попросила у них прощения, если она вела себя плохо»[340]. Эта извиняющаяся и скромная манера поведения была характерна для раковых больных, особенно из бедных слоев, которые выражали тревогу о том, что доставили врачу неудобства, не думая о собственном благополучии. К несчастью, эта смелая женщина умерла от сепсиса несколько дней спустя.
Хотя лечение рака груди оставалось, по нашим меркам, жестоким, наука в начале XVIII века уже делала первые шаги к пониманию фундаментальной структуры болезни. В Германии Маттиас Шлейден и Теодор Шванн описали клетки как базовый элемент растений и животных. Иоганнес Мюллер установил, что патологические ткани состоят из таких же клеток, что и остальные ткани. Герман Леберт подтвердил существование особых раковых клеток, описал их как маленькие и круглые, с хорошо заметным овальным ядром[341]. Альфред Вельпо в своем «Трактате о болезнях груди» 1854 года представил обширный обзор современных ему научных исследований груди, которые существенно продвинулись вперед с начала века благодаря использованию микроскопа. Вера в чудеса науки открыла новую эру медицинского позитивизма, которая все сильнее будет влиять на жизнь женщин.
К XVIII веку светила медицины исполняли роль социальных стражей женского тела. Вспомните доктора Уильяма Кэдогана и его влиятельное «Эссе о грудном вскармливании», адресованное медицинскому сообществу. Следом за ним появились похожие труды на различных европейских языках. Новым трендом XIX века стало обращение непосредственно к женщинам. И женщины привыкли обращаться к мужчинам-экспертам за руководством и советом, а не к повитухам и знахаркам, которые помогали им в прошлом. Любовный союз с наукой, установившийся в XVIII веке, начал соперничать с религией в качестве понятного руководства к жизни.
Посмотрите, например, на весьма популярную книгу доктора Нэфиза «Физическая жизнь женщины» (1860). В разделе, посвященном материнству, Нэфиз заявляет, что его правила грудного вскармливания принесут пользу каждой матери. Ребенка следует прикладывать к груди сразу после рождения, так как «всегда есть первые выделения из груди, которые желательно дать ребенку»[342]. Медики, наконец, поняли ценность молозива.
Они смогли получить статистические данные, подтверждавшие преимущества материнского грудного вскармливания по сравнению с молоком кормилицы или кормлением из бутылочки, в которой использовалась полужидкая смесь. Нэфиз писал, что в таких европейских городах, как Лион и Партенэ, где подкидышей кормили кормилицы, уровень смертности малышей составлял 33,7 и 35 процентов. В Париже, Реймсе и Эксе, где найденышей кормили из бутылочки, смертность возрастала до 50,3, 63,9 и 80 процентов. В Нью-Йорке, где подкидышей также кормили из бутылочки, их смертность достигала почти 100 процентов. Данные статистической науки того времени превращали материнское грудное вскармливание почти в медицинское предписание. Из груди матери младенцу «следует получать его единственное питание в первые четыре-шесть месяцев и во многих случаях в течение первого года жизни». Материнский «долг по отношению к ее младенцу не только не уменьшается, а возрастает. Она обязана кормить его своим молоком». Теперь врачи заговорили языком «долга» и «обязанности», как министры или священники.
На рубеже веков от услуг кормилиц постепенно отказываются и чаще используют стерилизованное молоко животных, обычно коровье, иногда козье. И кормление из бутылочки становится основной альтернативой грудному вскармливанию. Старое противостояние матери и кормилицы уступило место противопоставлению груди и бутылочки. Хотя большинство людей все же верили, что молоко матери — это наилучший вариант, лишь немногие считали его необходимым для выживания младенца. С точки зрения медицины большинство младенцев, родившихся на Западе, не подвергалось риску смерти из-за кормилиц или нестерилизованного молока животных.
Но, к сожалению, этого нельзя было сказать о раке груди. К концу XIX века люди стали жить дольше и число случаев рака достигло больших статистических величин, его различные формы превратились в проклятие подобно чуме в Средние века, сифилису в эпоху Возрождения и туберкулезу в XIX веке [343]. И среди этих видов рака только рак груди «достиг размеров эпидемии»[344]. Такое положение дел удивляло и заботило несколько поколений врачей и ученых, которые до сих пор не могут точно назвать причину возникновения рака груди.
