найти родню, но твой номер я давать не решилась. Вот, звоню лично, так сказать.
– Спасибо, – прохрипел Сибирский. – Правда, не знаю, как теперь быть…
– Отца твоего схоронят, не переживай, но коль будет такая возможность – приезжай, простишься. Не ради него! Для себя, чтобы не тягать потом на душе камень. Заодно с квартирой разберешься – там ведь опять долгов накопилась тьма.
– Хорошо, я подумаю, как лучше, – честно признался Гоша. – Можно будет вас, если что, набрать?
– Звони в любое время суток, родной, я тебе всегда рада!
Ответить взаимностью Сибирский не мог. Слова, что обычно льются потоком, просто закончились, впрочем, как и мысли. Словно неуклюжий киборг с едва гнущимися пальцами, он набрал воду в чайник и зажег конфорку. Опустившись на стул, Гоша посмотрел в окно. Унылый декабрьский пейзаж до боли напоминал виды из отцовской двушки. Той самой квартиры, в которой тянулось детство – долгий, абсолютно безрадостный период в жизни известного литератора. Оглядываясь назад, Сибирский все так же содрогался от мучительных воспоминаний, но теперь умело черпал вдохновение во мраке картин прошлого.
«Я в восторге от сюжета вашей книги! Как вообще это можно было придумать?! Откуда такая фантазия?!» – прозвенел в голове вопрос из недавнего интервью с великовозрастной журналисткой. Тогда Гоша лишь скромно улыбнулся и пошутил: мол, жизнь в столице через день подкидывает идеи для новых триллеров, нужно лишь записывать.
Теперь, мысленно вернувшись в годы подзабытой юности, Сибирский понимал отчетливо: в его книгах не было и нет ничего придуманного. Все написанное – личный опыт, отрочество, на которое он смотрит через разные светофильтры, глазами разных людей. Иногда приходится менять внешность героев и названия городов, но зачастую все остается как есть. Наверное, поэтому читатель так искренне верит в изощренный талант романиста. Ведь никому в здравом уме не придет в голову, что все это – жизнь одного-единственного мальчишки, жившего по соседству.
Трель мобильного вынудила подпрыгнуть на месте. «Опять Дубинина!» – с досадой сорвалось с губ, но Георгий все же взял трубку.
– Да, алло.
– Ты так и не перезвонил! – В голосе Юли мелькнули нотки разочарования.
– Прости, мне было не до того, – тяжело вздохнул Гоша под зарождающийся свист чайника.
– Что-то случилось? – Девушка звучала искренне озабоченной.
– Нет. То есть да. У меня отец повесился, – неожиданно для самого себя парень выдал правду.
– Господи, какой кошмар! Ты в порядке?! Хочешь, я сейчас приеду?! – Визги на другом конце линии заставили ненадолго отвести телефон от уха.
– Нет, не нужно. Все нормально, – решительно заявил Сибирский.
– Уверен?
– Абсолютно. Просто пока не знаю, хочу ли туда ехать.
– Подумай хорошенько! Если что – дай знать, я могу полететь с тобой! – деликатно ввернула Дубинина.
– Спасибо, Юль, я ценю твою заботу, но справлюсь сам. Дела обсудим по возвращении, ок?
– Разумеется. Береги себя, Гош!
– Буду. Ибо больше некого.
Фирменный черный юмор нашел выход даже в этом диалоге. Сибирский знал, что поставил собеседницу в неловкое положение, а потому смело нажал «отбой». Беречь чувства литагента он не планировал. В конце концов, Гоша прекрасно помнил, как обивал пороги издательства и эта самая Дубинина с хладнокровной маской вместо лица выдавала ему незамысловатые отказы. Проще говоря, отшивала. Забавно, как все поменялось с тех пор, как провинциальный писака вошел в TOP-10 самых продаваемых авторов России и стервозная шатенка иначе взглянула на того, кто годами добивался ее внимания.
«Гоша, ты, конечно, не парень, а мечта! Почему же до сих пор не женат?!» – то и дело кокетничала Юлия на перекурах, выпуская тонкие струйки дыма из пухлых губ. «Первым делом, первым делом самолеты…» – праздно отвечал Сибирский и сразу же возвращался к обсуждению деловых вопросов. Дубинина злилась, но виду не показывала. Вернее, ей так казалось. В пронзительных карих глазах мелькали грозные искры. Георгий знал, что нужен девушке лишь в качестве трофея, посему пользовался ею без зазрения совести.
Но теперь все эти мыльные оперы представлялись пылью. Мироздание в очередной раз показало наглядно, что́ есть мимолетная блажь, а чему суждено жить вечно. Страхи, что Гоша считал побежденными, неумолимо возвращались… Просачивались сквозь замочную скважину, проходили в приоткрытые по всей квартире окна. Они обвивали Сибирского, как нити пустую катушку. И чем сильнее был отпор, тем грубее становился натиск.
Гоша чувствовал себя Дэнни Торренсом, героем «Сияния». Сибирского, как и странного малыша, затягивало в необъяснимый транс. Но в отличие от кинговского героя, он видел не будущее, а прошлое: ужасное время, что тянулось в его собственном «Оверлуке» площадью тридцать три квадратных метра.
Сибирский хлебал давно остывший чай и листал предложения авиакомпаний, но по-прежнему не знал, хочет ли вернуться на малую родину. Бессмысленно сравнивая цены, писатель понимал, что может позволить себе билет на любой из рейсов. Единственное, в чем он сомневался, – хватит ли ему моральных сил вновь перешагнуть порог ненавистного жилища?
* * *
Выкурив три сигареты подряд, Сибирский двинулся к центральному входу в аэропорт. Двери лениво пришли в движение и впустили угрюмого путника. Здание казалось непривычно пустым. Еще бы, в четыре часа утра даже самые стойкие пассажиры находят укромные закутки, чтобы покемарить. Билетные кассы закрыты, впрочем, как и стойки регистрации, не спят лишь смурные операторы ленты досмотра и безмолвные уборщики, разъезжающие на поломоечных машинах с черепашьей скоростью. Оно и к лучшему! Последние пару недель Гоше не давали прохода. Абсолютно незнакомые люди здоровались, просили автографы и, что самое страшное, совместные фото. Этой «побочке» всероссийской славы писатель, мягко говоря, не радовался, потому в безлюдных местах расслабленно выдыхал.
На все предполетные процедуры ушло не больше получаса. В зале ожидания Гоша сел на железную скамью и осмотрелся – десятки обмякших тел, уложенных как попало. Одни умудрялись занять сразу несколько мест и просочиться сквозь неподвижные металлические подлокотники, вытянувшись во весь рост, другие сидели у стены с розетками, утыкаясь лбами в колени, а третьи без зазрения совести лежали на полу, постелив под спины верхнюю одежду, а под головы уложив рюкзаки. Можно было представить, что все эти люди еще час назад зажигательно танцевали под ритмы дешевой попсы и громко хохотали, чокаясь рюмками. Теперь же их резко сморило и каждый упал там, где был. Гоша видел подобное не раз в отчем доме: в ночь на первое сентября, во время осенних каникул, все новогодние праздники и, конечно же, перед очередным последним звонком.
Чужаки не покидали дом Сибирских добровольно, да и по запросу уходить отказывались. Быть может, кого-то из них могли пронять мольбы школьника, но распитый алкоголь мешал нерадивым взрослым принимать верные решения. В конечном итоге все сводилось к бессонным ночам и заваленным контрольным, за которые Гоше нехило прилетало… в те моменты, когда папа частично трезвел и решал заняться воспитанием сына.
Тогда казалось, будь у Сибирского мать,
