Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
Хинценберг порывался помочь реставраторам, но от беспокойства плохо себя почувствовал. Его уговорили остаться в парке на лавочке. Тоня бегала туда и обратно, докладывая новости. Полищук и Тадек получили позволение наблюдать за процедурой.
– Это, как я и говорила, футляры из оленьей кожи, в таких даже в восемнадцатом веке возили картины. Он залит смолой – помните, как те футляры, что аквалангисты подняли со дна? – наконец сказала Тоня. – Сейчас их будут вскрывать…
– Я пойду с тобой, деточка! Я должен это видеть!
Хинценберг и Тоня вошли вовремя.
Из старинного футляра посыпались сперва золотые монеты, потом маленькие свертки, вместе с ними – свернутые трубочкой бумаги. Их развернули – это оказалось завещание барона фон Нейланд.
– Осторожно, не подходите, – предупредил реставратор, ощупывая изнутри стенки цилиндра. – Там что-то есть. Сейчас мы его скальпелем…
Как можно осторожнее он провел острием длинную черту по черному боку, потом углубил ее на ничтожную долю миллиметра, то же проделал с другой стороны. Все следили, затаив дыхание. Футляр распался, появился еще один цилиндр.
– Свернутая картина! Боже, ее же нельзя разворачивать!.. – прямо застонал Хинценберг.
– Да, прямо сейчас – нельзя, – согласились реставраторы. – Но вы же знаете, у нас есть способы…
– Вы все погубите… Деточка, валокордин у тебя?
– Давайте-ка лучше составим опись найденного имущества, – строго сказал Полищук. – Тоня, переведите Тадеушу – он будет понятым.
– Я не знаю, как по-английски «понятой».
– Ну, свидетелем.
С кладом возились до вечера. Все это время Тоня, взявшая у реставраторов зарядку для телефона, названивала Саше, но безуспешно. Свернутую рулоном картину чем-то смазали, накрыли тканью, потом, когда покончили с описью, осторожно отогнули край.
– Все получится, – обнадежили реставраторы.
– Я не доживу, – ответил им Хинценберг.
Он не ушел, пока реставраторы не развернули картину и на свет не явилось юношеское лицо, чуть угловатое, горбоносое, обрамленное прядями соломенных с золотинкой волос; лицо одновременно задумчивое и надменное, со строгим взглядом больших глаз, устремленным на цветок чертополоха в прекрасно вылепленной руке.
– Дюрер, – тихо сказала Тоня. – Неизвестный автопортрет Дюрера… Не может быть…
– Кто это такой? – шепотом спросил Полищук.
Тоня взглянула на него с ужасом, как будто он признался в неумении ходить по земле на двух ногах.
И тут начались восторженные крики, объятия, пляски вокруг стола, на котором лежал шедевр; немедленно снарядили экспедицию за бутылками и закуской. Время было позднее, почти полночь, но не каждый день в Курляндии находятся такие клады, и золото с драгоценностями померкло перед шедевром. Хинценберг забыл, что за вечер раз двадцать собирался помирать, потребовал рюмку коньяка, громко хохотал, и только во втором часу ночи вакханалия кончилась. Тадек развез Полищука, Тоню и антиквара по домам, сам поехал в гостиницу.
Утром, еще не было девяти, Хинценберг разбудил Тоню звонком, велел ехать к музею и сам прибыл туда на такси. Он хотел еще раз полюбоваться автопортретом. Там они застряли часа на два. Примчались телевидение и пресса, Хинценберг блистал, реставраторы блистали, даже Тоне удалось блеснуть, хотя она этого не желала, – кто-то должен был сказать пару слов о роли Альбрехта Дюрера в мировом искусстве. Наконец пресса убралась, антиквар угомонился.
– Едем, деточка, в «Вольдемар», – сказал он. – Вызывай такси. Я забыл, как это делается.
Пешком до салона было не более четверти часа, но Хинценберг вдруг ощутил страшную усталость. Это было правдой – после всей суеты последних дней он отчаянно нуждался в тишине и одиночестве.
В запасниках он уселся за свой древний стол и по меньшей мере десять минут молчал.
– Господин Хинценберг, я вам сейчас не очень нужна? – осторожно спросила Тоня.
– Нет, деточка. Ты вообще можешь пару дней отдохнуть. Считай это отгулами за кулдигскую командировку.
– Спасибо, господин Хинценберг!
– К Саше побежала? – поинтересовался антиквар, глядя, как Тоня собирает сумку и меняет рабочие очки на уличные.
– Да! Поеду к нему в офис. Представляю, как он на меня обиделся. Буду просить прощения. Ничего не поделаешь, сама виновата…
– Просить у Саши прощения?
– Да, господин Хинценберг. Он обиделся, понимаете, ведь я ему ничего не объяснила.
– Он не отвечает на твои звонки, а ты будешь за это просить у него прощения?
– Господин Хинценберг, мы скоро подаем заявление в загс. Мы не должны ссориться из-за ерунды. Ну, я ухожу. Представляю, как он обрадуется, когда я ему все объясню. Не каждый день невеста находит автопортрет Дюрера. До свидания. Если что – звоните.
– Удачи, деточка, – как-то уныло сказал антиквар.
Отпустив Тоню, Хинценберг забрался в запасники. После всех приключений ему хотелось спокойно ответить на письма, вскрыть бандероли и посмотреть каталоги выставок с чувством, с толком, с расстановкой.
Около полутора часов он неспешно работал. Потом в дверь постучали.
– Господин Хинценберг, тут вас ищут, – сказала, заглянув, Ирена.
– Ох… – ответил антиквар. – Приглашай.
Вошел Полищук.
– Я думал, это по поводу арендной платы. Входите, садитесь! – с искренней радостью предложил Хинценберг. – Тут у нас сплошное недоразумение. Нужно менять договор аренды. Иреночка, милочка! Не приготовишь ли две чашечки настоящего кофе? Пока мои невестки не видят. Дома они поят меня какой-то бурдой, говорят – дольше проживу. Как будто я им еще не надоел! Надоел, сам вижу… Ну, как дела?
– Отлично, – сказал Полищук, садясь. – Из Кулдиги вам привет передают. Дело гладенькое, чистенькое, никаких хвостов не висит, передаем дальше по инстанциям. Гунара Лиепу и Эйнара Сиполиньша будут судить, им светят хорошие сроки. Машину мне приведут в порядок – к счастью, вода из канавы не прошла через воздушный фильтр, а вставить стекло – не проблема. Вознаграждение за клад нам полагается, так что я еще противоугонную систему поменяю…
Он усмехнулся.
– Жаль, что дюреровский портрет сразу нельзя выставить. Над ним сперва реставраторы поколдуют. Хмельницкий где-то выловил идею – «выставка одной картины». Почему бы нет? От овсяного печенья не откажетесь? – антиквар достал из шкафа сухарницу, в которой чего только не было. – Расслабьтесь. Позвольте себе хотя бы полчаса не думать о работе.
– На том свете расслаблюсь. Нужно вернуть картину Анне Приеде, – сказал Полищук. – Пусть ей грош цена, но все-таки…
– Так вы ради этого пришли? Не волнуйтесь, картину я хорошо продам, – ответил Хинценберг. – Госпожа Приеде обиженной не останется. Вот теперь имеет смысл этот пейзаж с «приапом» реставрировать. Картина с такой историей! Пан Тадеуш уже прислал мне координаты нынешних фон Нейландов, Тонечка с ними свяжется. Будем надеяться, что они говорят по-английски. Но она и немецкий знает в разумных пределах. Если не завышать цену – эти господа купят копию работы, сыгравшей такую роль в истории их рода. Так что все картины найдут хозяев. Копия, которая принадлежала покойному Виркавсу, для начала вернется в его семью, хотя семья от этого, кажется, не будет в восторге. Я предложу им хорошо продать эту работу. Она все-таки заметно лучше, чем копия Анны Приеде, которую Курляндский Аноним мазюкал левой ногой, забыв предварительно снять сапог. Хотел бы я знать правду про эти три картины, из которых одна, польская, достойна внимания, вторая, из коллекции покойного Павулса, украденной Тирумсом, еще более или менее, третья – кошмар, и все три принадлежат кисти одного и того же человека.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
