делался оживлен, говорил, что пиявки подействовали, он идет на поправку, пытался встать, уверял, что у него ничего не болит, хотя легкое покашливание время от времени заставляло его морщиться от боли в груди и в боку. Магдалена не знала, что и думать: ей очень хотелось верить в его слова, но над головою надежды висел на тоненькой нити тяжелый меч сомнения – а вдруг это лишь какой-нибудь новый симптом непоправимого?
Уильям почти ничего не ел, и Магдалена рядом с ним тоже забывала о еде, пока Эмма не приносила ей похлебку в глиняной миске. Отлучиться от очага во дворе было нельзя даже на минуту, иначе кто-нибудь прихватит с собой то, что на нём готовится.
– Бедная Эмма, как нехорошо мы поступили с тобой! – сказал ей Уильям, когда она напоила его свежим чаем с молоком. – Обещали вояж за границу, столичное житье, а заставили жить, как последнюю крестьянку.
Девушка смутилась, пряча грязные руки под передник.
– Вы всё шутите, сударь… И это хорошо! – тотчас перебила она сама себя. – Если уж на то пошло, я даже рада, что побывала здесь. Правда-правда! Теперь-то, как в Лондон вернемся, я уж не стану думать, какая я бедная-разнесчастная – рано вставать, варить кофе на кухне, постели убирать… Посмотришь, как люди-то живут, – мне, выходит, счастье выпало.
В ночь на четверг Магдалена спала на своем стуле как убитая – усталость взяла свое, а утром Уильяму стало хуже. Пауэлл привел с собой хирурга, Стивена Вулрича, и тот нахмурился, разглядывая кровь в чашке. Делать Уильяму кровопускание стало задачей не из легких: вены на левой руке и ноге уже покрылись порезами, а к правой было не подобраться. Магдалена суетилась вокруг него, помогая доктору, когда к ним заглянул на минутку генерал Дандас. «Простите, я, кажется, не вовремя? Я зайду позже». Едва он ушел, как Магдалена вспомнила, что собиралась просить кого-нибудь привезти ей нужные вещи. Она выглянула в окно, генерал еще стоял у двери, разговаривая с какими-то господами. Это был высокий, прямой как палка старик с поблекшими голубыми глазами, седой как лунь; ему уже стукнуло восемьдесят, но он приходился Уильяму кузеном, поскольку восемь лет назад женился на его двоюродной сестре Шарлотте. Магдалене было очень неловко досаждать ему своими просьбами, но у нее не оставалось выбора. Она поскорее вышла и поздоровалась. Мужчины сняли шляпы; Магдалена узнала лорда Гамильтона, остальные были ей не знакомы.
– Простите, ради Бога, сэр Дэвид, – обратилась она к генералу, – нельзя ли раздобыть мне одеяло?
– Бог мой, у нее нет одеяла! – воскликнули все разом.
– Это не столь важно, – заторопилась Магдалена, – потому что я никогда не ложусь, но моя горничная спит на полу, а там очень сыро, я боюсь, что она заболеет, мы без нее как без рук, и еще – не будете ли вы так добры прислать нам вина?
– Разумеется, – ответил Дандас. – Завтра вы получите и то и другое.
В прихожей она столкнулась с Вулричем.
– Плохих симптомов нет; если сбить температуру, он поправится, – ответил врач на ее немой вопрос, но при этом не смотрел ей в глаза.
Пригладив дрожащими руками волосы, Магдалена сделала глубокий вдох и выдох, чтобы казаться спокойной, и вернулась к Уильяму.
– Ну что, ушел Старый шкворень? – спросил он. И улыбнулся недоумевающей жене: – Генерал Дандас. Его так прозвали солдаты за его прусскую муштру. Зачем он приезжал? Эвакуация?
Магдалена вспомнила, что сэр Дэвид – управляющий Королевским госпиталем в Челси. В самом деле, Уильяма могут перевезти в Англию, там за ним будет куда лучший уход! Но выдержит ли он дорогу? Нет, вряд ли.
– Он обещал прислать нам вина. Это тебя подкрепит.
Рука Уильяма была горячей, губы тоже, но его глаза светились любовью, а не только блестели от жара.
– Какое счастье, что ты здесь! Даже не знаю, что бы я без тебя делал.
Погода испортилась; поднявшийся ветер нагнал тучи, к вечеру за окном шумел дождь – ну вот, опять на пол лужа натечет. Но спать в эту ночь почти не пришлось: Уильям задыхался, Магдалена постоянно подтягивала его на подушку повыше, Джозефа дважды посылали за Вулричем, чтобы отворить больному кровь. К утру он, наконец, забылся сном, а врач без сил откинулся на спинку стула, расставив ноги и закрыв ладонями лицо.
– Госпиталь переполнен, а ведь еще не всех раненых подобрали, – сказал он шепотом Магдалене, когда немного пришел в себя. – Из Брюсселя каждый день посылают кареты в Ватерлоо – по двадцать – тридцать частных экипажей. Некоторые из жалости подбирают и французов, но чаще их оставляют лежать там без всякой помощи, без еды и воды! Наших тоже привозят в самом жалком виде. Что я могу? Что я могу?
Он выпил чаю, предложенного Магдаленой, поблагодарил и ушел.
Простыни оказались заляпаны кровью, их надо было переменить; это сильно растревожило Уильяма. Он больше не разговаривал, лежал с закрытыми глазами, экономя силы, чтобы противиться приступам кашля. Магдалена сидела рядом, держа его за руку. Пауэлл как-то спросил ее, зачем она не отдыхает, ведь ее может сменить служанка. Как они не поймут? Да будь здесь хоть тридцать слуг, она всё равно не отошла бы от мужа: каждая минута с ним ценнее бриллианта!
Уильям прошептал, что ему трудно дышать, – нельзя ли окурить комнату? Боже мой, как? Без огня, без железного листа…
– Эмма, Эмма! – позвала Магдалена, высунувшись в окно.
Прибежала горничная, не выпуская из рук чайник. Они обсудили новое затруднение.
Уксус можно налить в стакан – придумала изобретательная Эмма. Она куда-то ушла, потом вернулась с большими портняжными ножницами, в которых был зажат уголек. Булькнув в стакан, он зашипел, выпустив белое облако свежести. Уильям благодарно улыбнулся, Эмма смахнула с глаз слезы.
К вечеру температура поднялась снова. После утренних рассказов хирурга Магдалене было совестно посылать за ним, ведь у него столько хлопот. Вполне возможно, что его отлучка будет стоить кому-то жизни… Собравшись с духом, она велела Эмме окунуть в кипяток ланцет, забытый Вулричем, сама перетянула Уильяму руку жгутом, нащупала пульсирующую жилку, сделала надрез; Джозеф держал чашку. Кровь была густая, малиновая – воспаленная, по краю чашки образовалась коричневая линия, это нехорошо (аптекарь
