не были израсходованы. Несмотря на то, что в патронах использовался бездымный порох, в помещении образовался какой-то туман — то ли дым, то ли мельчайшая взвесь от кровавых брызг.
Люди опомнились, опрокурорились
Влезли на крышу — вяжи подлеца!
— Я ж холостыми, — харкая кровью,
Он выл на допросах, еле дыша.
— Ради любви к вам пошел я на муки,
Вы же святыни свои растеряли!
— Нечего, падла, народ баламутить!
Взяли и вправду его… Тра-та-та![16]
В наступившей тишине оглушительно стонали раненные — не каждый мог слушать эти звуки без трепета. Однако если бы Пааси отдал распоряжение — «Режь!» — курсанты бы стали резать. У всех были с собой финские ножи — пуукко, и они бы, не моргнув глазом, пустили их в ход.
Но Пасси сказал:
— Отходим!
Хаглунд продублировал команду, и они неспешно начали, один за другим, покидать «кровавую баню». В клубе Куусинена осталось лежать восемь трупов. Десять человек оказалось ранено, в том числе и старший брат покойного Юкки и здравствующего Эйно — Яакко Рахья.
Тихо стонал от потери крови раненный в живот член ЦК КПФ Кари Эвя, зажимал простреленную грудь Армас Паккинен, совершенно случайно оказавшийся на партконферренции, пускал кровавые пузыри изо рта заведующий конспиративными квартирами Йохан Саватолейкунен. Прочие раненные не могли сообразить: придут их добивать, либо уже нет? Не отдавая себе отчет, они то-ли стонали, то-ли плакали.
У подъезда, сдерживаемые выставленными напоказ гранатами, стояли милиционеры, совершеннейше недоумевая, что происходит? Звуки выстрелов в элитном доме и разбитое стулом окно заставило все соседствующее со зданием отделение милиции в спешном порядке выступить по тревоге с пистолетами наголо.
Те милиционеры еще не воспитывались в стиле современных «расстрельных команд», поэтому со своей стороны не открыли стрельбу в выходивших из подъезда вооруженных и каких-то торжественных людей.
Не пройдет и ста лет, как менты и полицейские всего мира, при случае, собравшись в кучу и ощетинившись автоматическим оружием, станут кричать, перебивая друг друга, про «руки вверх», «на колени», «не шевелиться» и прочее, а потом, по чьей-то команде будут стрелять в замершего на коленях человека с поднятыми к небу руками. Расстрел? Расстрел, но, как бы не в счет. Ментам и полицаям — благодарности, и невдомек им, что ничем они, болезные, не отличаются от настоящих расстрельных взводов НКВД столетней давности.
Курсанты безропотно сдавали милиционерам свое оружие, даже — гранаты, и никак не проявляли враждебности. Кто-то из стражей порядка забежал наверх, а потом также поспешно выбежал вниз, чтобы блевать в кусты. Вид такого количества пролитой крови без последствий для психики или желудка не каждый человек может вынести.
Никто не заметил, как откуда-то прибежал взмыленный, как скаковая лошадь, Антикайнен, сразу же бросившись к спокойному, как памятник, Пааси. Он схватил его за отвороты пиджака и закричал, не в силах сдерживаться:
— Зачем? Ты не мог так поступить! Акку, ведь ты же не зверь!
— Они должны умереть, — отстранив руки Тойво, тихо сказал Пааси. — Теперь все будет иначе. Все кончено.
Причина того, что его никто не заметил была в том, что, на самом деле, конечно, Антикайнен никуда не прибежал, сцены перед милицией и зеваками не устраивал. Он зашел к супругам Элоранта — те были особо торжественны, чем-то напоминая давешних сатанистов перед мессой.
— Не совершайте ошибку, — сказал он им в дверях, потому что те не предложили ему пройти.
— Теперь все будет иначе, — сказал Войтто.
— Это точно, — кивнул головой Тойво.
— Нельзя поступить по-другому. Мы же не звери! — добавила Элвира.
Тойво оставалось только вздохнуть и уйти прочь. Уже на улице он, словно что-то почувствовав, обернулся на окно соседней с Элоранта квартирой. На него в упор смотрел эстонец Тынис собственной персоной с какой-то вмятиной во лбу. Их взгляды встретились, но ни тот, ни другой не проявили каких-то эмоций. Тынис медленно удалился от окна и пропал из вида.
Тойво с досадой сплюнул себе под ноги. Против Бокия и его протеже Бехтерева никакие стены не спасут.
Он вернулся в свою отдельную командирскую келью и схватился руками за голову: люди, люди, кто вас движет!
К полуночи в казармы вернулись все стрелки из клуба Куусинена, предпочтя ее своим съемным углам. Ни милиция, ни чекисты не стали задерживать убийц, отправив всех по домам. Спите со спокойной совестью, товарищи из «револьверной оппозиции». Вы сделали свое дело.
ВЧК к утру 1 сентября выпустило резолюцию: «Созданная по горячим следам для расследования дела комиссия под предводительством товарища Дзержинского сразу напала на хитро обдуманный план и тонко сплетенную нить заговора финских белогвардейцев. Пользуясь счетами личного характера, неизбежными в результате временного, но тяжелого поражения финской революции и неопытностью небольшой группы финской молодежи ловкая рука белогвардейского замысла сделала эту группу слепым орудием своих планов».
Понимай, как хочешь, дорогой товарищ обыватель, рабочий и крестьянин, а также все управляющие государством кухарки. Это все «белая рука», друг индейцев.
Тут же, чтобы не отстать, Петербургский комитет РКПБ застрочил: «Наша скорбь и негодование увеличиваются еще тем, что белогвардейским провокаторам, вдохновлявшим и руководившим заговором, удалось использовать для своей гнусной цели лиц, формально состоявших в рядах коммунистической партии. Заговор направлен не только против ЦК и отдельных членов партии, он направлен против партии в целом и всего ее будущего, — провокаторы стремятся подорвать основы бытия партии — ее партийную дисциплину».
Эйно Рахья во всеуслышание заявил, что это преступление — не просто так. «Это — ответка за покушение на Куусинена. Думаете, он погиб? Да он целехонек в Швеции. Отто Куусинен — агент тайной полиции Финляндии, организатор расстрела в Питере».
Газетчики целую неделю не знали, что тут и думать. Убийцы — все молодые партийцы, отличники боевой и политической подготовки, у всех репутация ничем не скомпрометированных революционеров. Никто не арестован, ходят по городу и недоумевают: а что, собственно говоря, произошло? «Револьверная оппозиция»? Да, это мы — но это же круто!
Наконец, 11 сентября в центральной прессе появилось обращение, подписанное Бухариным, немцем Мейром, венгром Руднянским и секретарем Кобецким. Вероятно, китайцев не нашлось — все они были неграмотны, а финнам право подписи не доверили, как «чухне белоглазой». Но идею обращения дал, вероятно, какой-то китаец — уж без этой сволочи никак не обошлось.
«Клеветническая кампания носила иногда чудовищный характер», — объясняли еврей, немец, венгр и Кобецкий. — «Против одного из братьев Рахья,
