и после родов ничего не возобновилось. Существовало не так много мест, куда можно было пойти с ребенком, к тому же, по мнению Гриши, Майе была вредна толпа. Один раз Яра все же настояла, в результате Майя заболела, и это стало жирной точкой в их спорах.
И вдвоём они практически не бывали. По вечерам Яра слишком уставала и не хотела никого видеть рядом с собой. Огрызалась, если Гриша лез. Прикосновения были противны. Майя и так висела на ней целыми днями. Гриша не понимал, злился. Говорил, что она могла бы быть с ним помягче.
И однажды Яра поймала себя на вспышке острой лютой ненависти по отношению к мужу. Она подавила ее как смогла. Но ее изводила обида на него, ведь обещал, что они будут вместе. И мучила жалость по отношению к себе.
Когда за Гришей закрылась дверь, Яра села на диван и разрыдалась. Ей вдруг стало абсолютно очевидно: они не справились. С кристальной ясностью она осознала: так будет всегда. Гришу все устраивало, потому что они реализовывали его модель семьи. Он работает, она дома варит борщи и воспитывает их детей. Причем так, как он считает нужным. Она прождет всю жизнь, но так ничего и не дождется. И ей остается либо смириться с этим, либо…
Глотая слезы, Яра встала и распахнула шкаф. Достала с верхней полки спортивную сумку.
Если она снова попытается с ним поговорить, все пройдет как всегда: он скажет, что все нормально, и она примет его позицию. И дальше неделю или две они будут ходить вокруг друг друга на цыпочках, а когда им покажется, что все стало лучше, перестанут, и все вернется к началу.
Нет.
Она должна сделать это сама и сейчас. Пока все очевидно. Пока его нет рядом, чтобы снова отмести ее доводы и сломать ее решимость.
Сумка была не очень большой. Яра переложила в нее содержимое Майиного комода: ее одежду, подгузники, аптечку, положила сверху несколько игрушек и две любимые книжки. В оставшееся место запихала собственные вещи. Столько, сколько влезло. Самый минимум. После рождения дочери она быстро выяснила, что ей больше не нужно два чемодана одежды, чтобы выжить. Зубная щетка и трусы. Штаны для дома. Чистые футболки сами по себе в шкафу не возникли, пришлось доставать из бельевой корзины. Яра завернула их в пакет: потом постирает. Огляделась. Дома был бардак. Что-то внутри шептало, что так уходить нельзя. На редкость тихая Майя в гостиной выкладывала на ковре кубики паровозиком. Яра заметалась по квартире. Гриша хотел чистоты и уюта? Он их получит.
Прибраться удалось к обеду. Решимость грозила истаять, но Яра упорно подкидывала в этот огонь все новые и новые поленья. Вспоминала все обиды, что накопились за одиннадцать лет. Каждое задевшее ее слово, каждый вечер в тишине. Каждый раз, когда он обесценивал ее желания. А еще то, что не пошел за ней, когда они в первый раз расстались. Это она вернулась. Почему в девятнадцать лет ей хватило решимости уйти, а в последующие десять — нет?
И вспомнился вопрос, который она когда-то задала себе: продолжать — это сила или слабость? Сейчас она была уверена, что знает ответ. Все эти годы она была слаба. Во что она превратилась в этом браке? Трусиха, не способная принимать и реализовывать собственные решения, не получив на то поддержки мужа. И что ее ждет дальше? Еще один ребенок и палата в психиатрической больнице? Или она окончательно превратится в тень самой себя? Нет. Сегодня она снова станет сильной.
В холодильнике стоял вчерашний суп. Яра накормила Майю, убедилась, что Грише хватит поужинать и вызвала такси. Но когда одевала дочь, внезапно ощутила, как решимость сменилась страхом.
Что она делает? Зачем она это делает? Они вместе одиннадцать лет, у них ребенок, и она собирается все это разрушить? Лишить Майю отца? Она же его обожает. А он ее.
Яра остановилась и сделала глубокий вздох. Заглянула в черные глаза дочери. Это было неправдой. Она не лишала ее отца. Гриша может видеться с ней, сколько захочет. Гулять. Брать к себе на ночевки. Может быть так между ними выйдет даже больше общения, чем есть сейчас. И, возможно, он заодно поймет, чем отличаются игры с ребенком в течение часа от круглосуточного бдения и обслуживания.
Но муж и отец не одно и то же. И сейчас решается ее судьба. А она просто хочет спастись. Не потратить впустую всю жизнь. И дать дочери пример силы. Чтобы та выросла совсем другой. Не повторила ее ошибки, не предала себя…
Пиликнул оповещением о прибывшем такси сотовый. Сейчас Яра еще могла все отыграть. Разобрать сумку. Сделать вид, что ничего не было. А вдруг вечером они и правда поговорят, и это будет тот самый разговор, который изменит все?
Она резко мотнула головой. Не изменит. Одиннадцать лет она говорила. Кричала. Но все их разговоры ни к чему не приводили. Этот будет таким же. Одиннадцать лет при нем она училась жить без него. И, кажется, научилась.
«Прости, мам, — подумала она, оставляя записку на его подушке. — Но говорить помогает, только если партнер хотя бы пытается тебя услышать. И что я должна сделать, чтобы он попытался? Выйти через окно? Нет…»
Зато теперь у него просто не будет выхода. Ибо им много что предстоит обсудить. Будущее представлялось зыбким и неясным. И вдруг стало едва ли не радостно. Впереди ее ждала свобода. Яра достала из ключницы ключи от дома родителей. Из прихожей бросила последний взгляд на их квартиру. Она любила ее. Гриша купил ее до свадьбы, но выбирали они вместе. Она была чуть дороже, чем они планировали. Но они зашли и не захотели выходить. И потом Яра потратила очень много сил и времени, чтобы свить здесь гнездо. И в памяти этой квартиры хранились хорошие моменты. Но их оказалось недостаточно, чтобы перевесить все то, чего Яра ждала от мужа, но так и не дождалась.
Хлопнула дверь, отрезая почти двенадцать лет ее жизни.
У подъезда стояло такси. Яра посадила дочь в детское кресло, закинула сумку в салон и села сама.
Такси выехало со двора.
Сообщение пришло в полвосьмого вечера.
«Привет. Вы гуляете?»
Видимо, после этого Гриша зашел к ним в спальню, чтобы переодеться, потому что почти тут же зазвонил телефон. Она должна была ответить. Ей в любом случае нужно было пройти этот путь до конца. Но она не могла вспомнить,
