Процессия остановилась прямо напротив балкона. Из паланкина на площадь ступил человек. Господи Иисусе! Я не верил своим глазам. Это был не кардинал Севинелли, а проклятый горбун Джованни! Эти уши я узнал бы за милю! У меня свело желудок. Я глянул еще раз, чтобы убедиться, что я не ошибся. Нет, это был он, в золотистой мантии и с маленькой красной шапочкой на голове! Площадь замерла. Все смотрели на Федерико. Я думал, он спрыгнет с балкона и набросится на Джованни, однако герцог встал и громким ясным голосом произнес:
— Мы приветствуем кардинала Джованни в Корсоли и будем молиться, дабы его пребывание здесь осенило нас Божьей благодатью.
Толпа возликовала; процессия въехала во дворец.
Гости поспешили с балкона, жужжа, словно тысяча пчел. Я не мог шевельнуться. Задница у меня приросла к креслу, а ноги стали тяжелыми, как у каменной статуи. «Может, мне это снится?» — спросил я себя и поинтересовался у Чекки, знал ли он о приезде Джованни. Он покачал головой. Септивий поклялся, что не писал ему приглашение. Кто же мог это сделать?
Гости весь вечер сплетничали о неожиданном госте.
— Джованни не приехал бы, если б его не пригласили!
— В любом случае, нельзя сказать, что у него кишка тонка!
— И член, как у коня. Так я по крайней мере слышал, — пошутил кто-то.
Слухи расползались и подымались ввысь, словно дым, пока не затмили солнце.
Мы собрались во дворе на первый спектакль актеров из Падуи. Воздух был насыщен ароматом роз. То и дело мелькали светлячки, горя желанием принять участие в празднестве. Кресла поставили напротив двух декораций, расписанных облаками, птицами и цветами, которые прекрасно сочетались с висячими садами на заднем плане. Миранда была вся в белом, если не считать ожерелья из ослепительных изумрудов и изящной золотой короны. Что бы она ни чувствовала, а может, как раз благодаря своим переживаниям, моя дочурка в жизни не была так прекрасна. Когда она заняла свое место рядом с Федерико, зажглись факелы, и мы увидели потрясающее зрелище. Целое море изысканных дам, обилие сверкающих драгоценных камней, масса привлекательных мужчин, и все это на фоне великолепия природы — в общем, не бледное отражение рая, а настоящий источник вдохновения для небес! Из уст публики, польщенной тем, что она стала частью столь дивного зрелища, вырвался общий восторженный вздох.
Опьяненный счастьем, я откинулся на спинку кресла — и вдруг увидел в окне дворца лицо Томмазо. Меня это так поразило, что я чуть не свалился. Тут заиграли флейты и барабаны, и я отвел от него глаза, устремив их на сцену. Когда наконец настала тишина, на подмостки вышли актеры, одетые богами, и попросили природу показать ее богатства. На сцену выбежали другие актеры, наряженные львами, ягнятами, котами и собаками, и стали вместе танцевать. Звери пропели Федерико с Мирандой любовные песни и воззвали к богам, дабы те благословили брачный союз и сделали его плодородным.
Они ушли со сцены, и декорации повернулись, открывая взору серию картин, которые предполагалось использовать во время представления. На одной из них была изображена монастырская келья для истории Боккаччо о монашке, которая потеряла свою плетку или что-то еще, я точно не помню. Я был совершенно рассеян и все думал о том, зачем к нам пожаловал Джованни и не затевает ли Томмазо какую-нибудь глупость. Потом снова были танцы, еще одна комедия, а в конце два громадных грифа вытащили на сцену золоченую карсту, в которой сидела Миранда. Все произошло так естественно и гладко, что я даже не заметил, когда она покинула зрительское кресло. Она сидела в золоченой карете на фоне холма, поросшего деревьями и прекрасно дополнявшего висячие сады, которые уже сами по себе были совершенством.
Я посмотрел, наблюдает ли из окна Томмазо, но там никого не было, и я выругал его про себя за то, что он испортил мне удовольствие. Господь всемогущий! Такое случается лишь раз в жизни, и я хотел запомнить каждую подробность. Как жаль, что отец и моя дорогая матушка не могли разделить мою радость! Potta! Я хотел, чтобы это зрелище видел весь мир! Я бы даже Витторе освободил, чтобы показать ему, как его ядовитые слова превратились в чистое золото.
Миранда взяла в руки лиру, и мелодия полилась, словно нежный ручеек. Закрыв глаза, Миранда запела о любви — такой сильной, что человеческому сердцу ее не вынести. В ее неистовом огне сгорает не только сама певица, но и ее возлюбленный. И лишь после смерти, освободившись от плоти, они смогли соединиться. Когда смолой последние звуки, Миранда открыла глаза и чуть приподняла голову, словно пытаясь узреть души, улетающие в черное звездное небо над нами. Потом склонила голову, грифы уволокли карету со сцены, и последнее, что мы увидели, была призрачно-бледная шея Миранды. Я глянул на окно. Томмазо плакал.
Под аплодисменты гостей Федерико встал с трона и повернулся к нам лицом.
— Она лучше всех актрис из Падуи! — радостно заявил он.
Все снова захлопали.
— Mangiamo![61]— крикнул герцог и пошел вместе с Мирандой в банкетный зал.
О самом содержании песни никто не сказал ни слова.
Если бы я не видел этот зал каждый день в течение пяти лет, я бы его не узнал. С потолка свисали люстры с сотнями свечей. Столы были покрыты тонкими льняными скатертями, а вместо подносов на них стояли золотые тарелки. Оформлением занимался Граццари, и он даже салфетки велел сложить в виде цветов. Как только гости расселись, трубы возвестили о том, что сейчас подадут всевозможные яства. О первом блюде я уже упоминал. На второе подали жареную зобную и поджелудочную телячью железы, печенку в баклажанном соусе с ломтиками тонко нарезанной копченой ветчины и дыни, а также горячие блюда. Поскольку стояло начало лета, мясо было нежное и сочное, особенно крольчатина. Кроликов, специально выращенных для этого случая, подали с кедровыми орешками. Ломтики жаренной на вертеле телятины плавали в собственном соку. Септивию, естественно, полагалось произнести речь.
— Только покороче, — велел Федерико.
Септивий сказал, что, хотя Корсоли не может похвастаться величием Рима или блеском Венеции, три этих города — братья по духу. У каждого есть свои достоинства, а поскольку Корсоли расположен на полпути между двумя другими, он заимствует лучшие черты обоих. А если репутация Корсоли в области торговли или искусств не столь высока, то это лишь из-за его географического положения, за которое можно винить только Господа Бога, но кто же решится обвинить Всевышнего, коли на то была его воля? Мне все это показалось полной бессмыслицей, да и остальным тоже, не исключая, видимо, и самого Септивия, ибо он запнулся и вдруг заявил, что Корсоли компенсирует свое географическое положение, став первым городом в Романье, где пользуются вилками! Тут слуги вручили каждому гостю по серебряной вилке. Oi me! Можно подумать, это были золотые слитки! Луиджи пришлось залезть на стол, чтобы привлечь внимание гостей.
— Возьмите вилку вот так. — Он зажал ее в правой руке. — А теперь воткните ее в мясо на подносе и положите его себе на тарелку.
