молчал. Он не мог ей ответить. Она взглянула на него и быстро закрыла лицо руками. Спенсер стоял перед ней, чувствуя себя беспомощным и виноватым, виноватым главным образом в том, что ничего другого сейчас не чувствовал. Он знал, что это была Луиза, которую он любил всю свою жизнь; она нуждалась в его участии, в его нежности, но он не мог дать ей ни того, ни другого. Он был измучен и опустошен.
— Луиза, будь снисходительна ко мне, — проговорил он, подходя к ней. — Пожалуйста...
Луиза яростно затрясла головой, преувеличенно подчеркивая свое согласие. Она рыдала, судорожно вздрагивая и делая отчаянные попытки совладать с собой. «В этом виноват я, — думал Спенсер. — Я причина всех ее мучений, и вот я стою здесь, вижу, как она страдает, и не могу даже посочувствовать ей».
Она, видимо, собралась с силами, резко выпрямилась и опустила руки.
— Когда я с тобой, то либо реву, либо устраиваю тебе истерики, — произнесла она прерывающимся от волнения голосом. — Я уже говорила тебе об этом.
— Ничего, ничего.
Она сделала несколько шагов к нему, вынула у него из кармана носовой платок и вытерла глаза.
— Ты думаешь, я сумасшедшая, да? Ты не понимаешь, из-за чего я плачу?
Спенсер покачал головой. Она нервным движением сложила платок и сунула его в карман Спенсеру, затем с глубоким вздохом положила руки ему на плечи и взглянула на него.
— Извини, пожалуйста, Спенс.
— Не говори так.
— Да, я прошу прощения и сожалею обо всем. Годы, прожитые с Лэрри, сделали меня такой неуверенной в себе. Вместо того чтобы становиться взрослее, я все больше и больше впадаю в детство. — Луиза тщетно попыталась улыбнуться ему. Она открыла рот и глубоко вдохнула воздух. — Я сама не знаю, чего ждала. А ты даже не понимаешь, что я тебе говорю. Видишь ли, я только что сказала тебе, что у нас с Лэрри все кончено. Я выгнала его. Я развожусь с ним. Это... это уже окончательно. Я думала, что ты...
Она внезапно опустила руки, отошла в сторону и изменившимся голосом сказала:
— Боже мой, а я ведь думала, что значу для тебя что-нибудь!
— Так и есть, Луиза!
Она энергично тряхнула головой.
— Нет, нет, не нужно, прошу тебя, не нужно! — Она продолжала более спокойным тоном: — Не бойся, я не буду больше устраивать тебе сцен. Видимо, я ошибалась. Я всегда чувствовала, что ты любишь меня, и никогда от тебя не отказывалась. Я и раньше не хотела отказываться и сейчас не хочу, но боюсь, что придется. — Помолчав, Луиза добавила: — Я тебе больше не нужна, Спенс.
— Сейчас мне никто не нужен, — ответил Спенсер. — И я ничего не могу с этим поделать. Эта... эта история отняла у меня все. Во мне не осталось ничего, что я мог бы отдать другому. Пойми меня, пожалуйста, Луиза, и будь терпелива. Когда все кончится...
Она повернулась.
— Нет, давай говорить откровенно. Такова уж твоя натура. Ты никогда не был способен отдать себя кому-нибудь целиком. Когда люди опираются на тебя, ты кажешься чудесным, нежным, участливым и считаешь, что любишь. Но это не любовь, Спенс, потому что любить — значит не только давать, но и брать. Иногда ты думаешь, что любишь кого-то, а в действительности ты только позволяешь любить себя.
Возможно, в ее словах была доля правды. Он не знал, права ли она. Он не мог думать об этом сейчас. Она говорила о ком-то, кто жил его жизнью, но не о нем. Говорить о нем бесполезно.
— Если бы я была твоей женой, Спенс, — словно издалека донеслись до него слова Луизы, — то сейчас, когда у тебя неприятности, я была бы с тобой, совсем рядом, спорила бы, боролась за тебя. Но ты же не хочешь этого!
Она умоляла его, но Спенсер оставался глух к ее мольбам.
— Я должен бороться один, Луиза, — ответил он.
26. Вторник, 24 июля, 3.30 дня
Спускаясь в лифте «Савой-плаза», Спенсер опять почувствовал боли в желудке, на этот раз особенно сильные. Вместе с ним в кабине находилась восторженная юная парочка и двое пожилых бизнесменов с кожаными портфелями. Чтобы не упасть, он бессильно прислонился к стенке лифта и тут же заметил, что его случайные спутники с явным раздражением отстранились от него, полагая, что он пьян. Но в тот момент Спенсера совершенно не трогало, что думали о нем другие, и он закрыл глаза. Когда лифт остановился на первом этаже, он медленно вышел из него и бессильно опустился в одно из больших кресел в холле.
Тут было прохладно, прохладнее, чем у Луизы в гостиной, прохладнее во всех отношениях. После тяжелого объяснения с Луизой он почувствовал себя лучше в этой безликой, казенной атмосфере. С того места, где сидел Спенсер, он видел газетный киоск и кабины телефонов-автоматов. Он позвонит Реду и отпустит его домой — все равно уже заканчивалась вторая половина дня. Он купит вечерние газеты — как бы он ни боялся их читать, он обязан знать, что пишут о нем. Затем он пойдет домой, примет таблетку и, может быть, немного успокоится.
Почувствовав себя лучше, но все же испытывая некоторую слабость, он встал, подошел к телефону и позвонил Реду. Ред сообщил, что к Спенсеру пытался дозвониться Майрон Вагнер из Вашингтона и просил передать, что позже позвонит ему домой. Было еще несколько телефонных звонков, но в общем не произошло ничего такого, что нельзя было бы решить завтра. Потом Спенсер купил все вечерние газеты — они составили объемистую пачку.
Направляясь к выходу, он чуть не столкнулся со своим коллегой — адвокатом, с которым довольно часто вместе обедал, Саймоном Рисом. Они остановились. Саймон обратился было к нему с дружеским приветствием, но улыбка тут же застыла на его лице, и он, проскользнув мимо Спенсера, буркнул себе под нос что-то нечленораздельное. Спенсер вышел через вращающуюся дверь и сел в такси.
Просматривая газеты, Спенсер только в одной из них увидел на первой странице фотографию Сьюзи, но зато все другие, правда на внутренних страницах, поместили его небольшой портрет. Это был все тот же, уже напечатанный однажды снимок, изображавший его в момент горячего спора при слушании дела Беквуда — вероятно, единственный, имевшийся у фотоагентства. Рассматривая фотографию беспристрастно, Спенсер подумал, что на ней он очень напоминает крайне самоуверенного ходатая по делам
