будет подобно путешествию во времени в радиопостановках 1940-х годов: «Я перенесусь на тысячи лет, — говорит учёный своему ассистенту, — но для тебя это будет одно мгновение».
Сегодня очевидно, что фанатичная симметрия системы Изу была абсолютно подростковой — но также очевидно, что в середине 1940-х в ней содержался настоящий вызов устоявшимся взглядам на суть искусства, на то, что оно может, на то, зачем оно. Изу был готов: он приложил все усилия, чтобы уехать в Париж, являвшийся для него столицей культуры, объявить о своей находке и изменить мир. Как и большинство румынских евреев, Изу пережил войну. После того как Красная армия вступила в Бухарест, он вместе со своим другом Сержем Московичи сумел выпустить единственный номер журнала “Da”, запрещённый советской цензурой; в августе 1945 года он, двадцатилетний сумасброд, прибыл в Город Света.
Он был
Он был хоть и сумасбродом, но с чувством истории и с чутким нюхом на резонанс. Он не родился Исидором Изу; он родился Жаном-Исидором Гольдштейном, так же как его румыно-еврейский дада-предок родился Сами Розенштоком. Розеншток придумал себе восхитительное новое имя Тристан Тцара, наградив себя почти столь же аллитерационно-незабываемым именем, Изу сыграл Чабби Чекером против тцаровского Фэтс Домино[101].
Высокая культура на пороге половины века: Исидор Изу, 1951 год
Но это ещё не всё. Изу был сексуален — и его сексуальная привлекательность была андрогинной, намного опередившей свою эпоху. Его нижняя губа была полной, завлекающей, рот был сама чувственность, сам соблазн. Его тёмные кудри начинались как «слоновий хобот» и заканчивались почти что «утиным хвостом»[102]; на некоторых фото начала 1950-х он выглядит потрясающе, как Тони Кёртис, чьё интернационально правильное, аппетитно-преступное лицо появится на голливудском экране почти в то же время, когда Изу впервые постигнет вкус славы. Я сказал об этом Мишель Бернштейн, когда мы стояли у неё в гостиной перед первой леттристской метаграфией («другое слово для обозначения коллажа») Ги Дебора, содержавшей изорванное фото Изу. «Нет, — ответила она, — Элвис Пресли!» Полем действия для Изу было, пожалуй, высокое искусство, его теории выглядели смутными, но телесно, инстинктивно он был гончим псом[103].
Собственное описание Изу своего вторжения в Париж — из его книги “L’Agrégation d’une nom et d’un messie” («Соединение имени и мессии») 1947 года — даёт некое представление о его мономании. Приехав в город с полным чемоданом рукописей и рекомендательным письмом к тогдашнему редактору издательства “Gallimard” Жану Полану, Изу прямиком направился в офис своего — он был уверен — будущего покровителя; была суббота, и Полан на месте отсутствовал. Реализуя свой принцип «минимума и максимума» (возникшего из механики интенсивности-обработки: жизнь и искусство следует доводить до крайности), Изу объявил себя румынским журналистом и потребовал интервью с самим Гастоном Галлимаром. Минимум и максимум разделяла дверь, за которой он достал рукопись размером с книгу, “Introduction à une nouvelle poésie et à une nouvelle musique, de Charles Baudelaire à Isidore Isou”[104]. Галлимар согласился её рассмотреть; Полан прочёл её и, по словам Изу, «проявил интерес», хотя, вероятно, между строк следует читать: «подтвердил получение». Но никакого решения не последовало — и поэтому, продолжает Изу, он прибегнул к тактике «рассчитанного нетерпения», забрал рукопись и стал предлагать её другим издателям. Это не принесло результатов.
Только когда Изу начал использовать свой талант к рекламе, его положение в Париже укрепилось — а для этого он нуждался в последователях. Первым стал Габриэль Померан, с которым Изу познакомился в лавке для еврейских эмигрантов. Рождённый Померансом, 19-летний нищий Померан был страстным поклонником сюрреалистского святого Лотреамона, после начала сотрудничества с Изу он стал называть себя «кантором леттризма» и «святым из Сен-Жер-мен-де-Пре». Исключённый Изу из леттристского движения в 1956 году, он пристрастился к опиуму, в 1972-м он совершил самоубийство.
Впечатлённый рассказами Изу о встречах с известными авторами — Андре Жидом, Жаном Кокто, — Померан согласился удвоить собой число участников леттристского крестового похода. Глубокой ночью они покрывали стены Латинского квартала листовками, объявляющими поэтов соцреализма и сюрреализма реакционными врагами истинного творчества. Никакой реакции не последовало. Они устроили чтения; лишь немногие обратили внимание.
Их шанс на переворот наступил — со счастливо-случайным дадаистским козырем против дада — 21 января 1946 года, когда состоялась премьера пьесы Тристана Тцара “La Fuit” («Побег»), предваряемая лекцией бывшего сюрреалиста Мишеля Лейриса. Тцара был героем Изу, отцом, которого он должен был убить, фальшивым богом: превосходной мишенью. Изу и Померан позвали всех своих знакомых и купили билеты; когда Лейрис стал объяснять про дада при сидевшем в аудитории Тцара, они поднялись со своих мест. «Мы знаем про дада, Мишель Лейрис, расскажи нам что-нибудь новое! Например — о леттризме!» «Дада мёртв! Его место занял лет-тризм!» Естественно, Лейрис не понимал, о чём они говорят. Крики продолжались: «Да здравствует леттризм!» «Шутишь! Никогда не слышал о леттризме?» Раздавались крики с задних мест: «Спустите леттристов в унитаз!»2
Смутившись, Лейрис прервал своё выступление, и началась пьеса. После неё Померан протолкался на сцену и потребовал, чтобы творцу эпохального прорыва в искусстве, Исидору Изу, дали разъяснить свои теории и прочитать буквенные стихи. Изу вышел на сцену, большая часть аудитории покинула зал. Несколько человек сели поближе.
Вот так Изу впервые попал в газеты — и не без успеха. Первая полоса ежедневной левой газеты “Combat” пестрела заголовком «“ЛЕТТРИСТЫ” СОРВАЛИ ЛЕКЦИЮ О ТРИСТАНЕ ТЦАРА». Возрастающая известность привлекла новых последователей — и по этой причине, утверждал Изу, Галлимар наконец-то предложил контракт. Ходили слухи, что Галлимар пошёл на это, так как последователи Изу пригрозили поджечь его издательские офисы — но подобные слухи только подлили масла в огонь. Спустя шесть месяцев после того, как Изу прибыл в Париж неизвестно кем, он вошёл в моду.
Настаивая
Настаивая на максимуме ещё до выхода первой книги, Изу начал размещать эксклюзивные интервью, взятые у светил литературного Парижа: у Андре Жида, Франсуа Мориака и других. То, что разговоры были полностью выдуманы, не понравилось изданиям, которым это было предложено, поэтому Изу основал своё — “La Dictature lettriste” («Леттристская диктатура»), вышедшее одним-единственным номером, но первым из многочисленных леттристских журналов.
Сегодня у нас есть роскошь воспринимать такое название как проявление ребячества или неостроумной мегаломании. В 1946 году это пугало. Каждый день газеты печатали разоблачительные истории о французах, сотрудничавших с нацистами, репортажи о немыслимых нацистских преступлениях и донесения с нюрнбергских заседаний; в этом контексте выставление напоказ слова «диктатура» было страшнее панковского
