Однако через две недели Коля возник снова и, как ни в чем не бывало, оживленно приветствовал Фурмана: о, какие люди, давно не виделись! Пришлось даже пожать его жиденькую холодную ладошку. Фурман ждал, что Коля сам начнет разговор о машинке, но тот опять завел свои бесконечные дурацкие анекдоты, и Фурман остановил его, попросив вернуть то, что он взял.
На Колином лице быстро сменилось несколько противоречащих друг другу выражений: растерянности, мгновенной хищной злобы и хитроватой дружелюбности. «А я разве что-то у тебя брал?» – с сомнением спросил он. Фурман спокойно объяснил, что и при каких обстоятельствах Коля у него взял и должен теперь отдать. «Ты, наверное, на меня обиделся, да?.. Ну извини, Санек, так получилось, понимаешь? Тут у меня такая ерунда закрутилась… В общем, я тебе честно скажу: я не могу ее вернуть. Все, ее уже нет, сечешь? Но ты не волнуйся, все будет путем, мы с тобой все уладим. Вот послушай. У тебя ведь есть еще одна машинка на обмен? Ну, тоже пожарная, только другая… Да ты послушай меня! Я ж тебе дело говорю! Обещаю, ты не пожалеешь!.. Да не буду я тебя больше обманывать! Зачем мне это надо? Мы же с тобой кореши, так? Ну? Ты мне веришь? Чудак, я ж о твоей же пользе забочусь! Только не надо мне угрожать. Ты еще пацан сопливый, чтобы мне угрожать! Ты меня еще не знаешь! Да подожди, дай я доскажу. А потом можешь идти, куда хочешь… Сань, ты знаешь, с тобой очень трудно вести дела. Короче, так. Ты хотел иметь серый V-36? (Это был маленький тепловозик, выпускавшийся в двух вариантах окраски – у Фурмана был зеленый, но он мечтал и о сером.) Считай, он у меня есть. Ты его цену знаешь. Но я тебе его уступаю, как другу, почти задаром. Да я вообще не о деньгах! Да подожди ты!.. Слушай, ты меня уже утомил. Что ты за человек, а? Ты мне приносишь вторую машинку – и он твой. Тридцать шестой – за две машинки, соображаешь? Я же тебе говорю: в этот раз все будет без обмана. Да, новый. В своей коробке. Да, сможешь проверить. Ну, что еще? Себе в убыток отдаю такую вещь, а он еще сомневается. Да у меня ее здесь оторвут с руками за двойную цену! Соглашайся скорее, мудила!..
Первую машинку все равно было уже не вернуть, и Фурман согласился на сделку. Он попросил перенести ее на послезавтра и тихо промучился два дня, прикидывая варианты Колиного поведения и возможные ответы: скандал с дракой, помощь папы, милиция… (Может, стоит позвать с собою Бычу? В прошлом году, когда какая-то компания отняла у Фурмана деньги прямо в «Детском мире», они некоторое время ездили туда вдвоем, причем здоровенный Быча возил в своей сумке еще и топор – на крайний случай, как он говорил.) Не проще ли махнуть рукой и отказаться?.. Ведь неизвестно даже, откуда у Коли вообще мог взяться этот злосчастный Тридцать шестой. Что, если он просто отнял его у какого-нибудь малыша?..
На этот раз Коля опоздал на какие-то десять минут. Он был спокоен и деловит – ему еще надо было успеть заехать в три разных места. Тяжеленькая Колина коробочка была плотно завернута в газету и перевязана веревкой. «Ну что, сыщик, – усмехнулся он, – будешь проверять? Тогда давай побыстрее, я и так уже из-за тебя опаздываю. А где моя-то?»
Фурман отдал ему легкую коробочку со своей машинкой и стал возиться с узлом. Затянут он был крепко. Вообще, зачем было ее так упаковывать? «Слушай, чего ты там копаешься, а? Можешь побыстрее? Мне ж голову отвинтят, если я опоздаю! Ну-ка, дай я сам!» Он попытался подцепить ногтем один из кончиков, но узел не поддавался. «Да, что-то не получается… Надо разрезать. У тебя с собой ничего острого нет? Вот и я тоже свой ножик оставил… Может, спросить у кого? Ох, черт! Сань, ты меня правда извини, но я уже должен просто лететь! Может, ты без меня это сделаешь? Я тебя не обманываю, ей-богу, вот те крест! Правда, хочешь, перекрещусь? Нет? Ты пионер, что ль?.. Послушай, можно дать тебе один совет? Спокойно поезжай домой, и там все посмотришь. Если что не так – просто переиграем все обратно, и дело с концом. А за ту машинку я тебе отдам деньги. Ничего, я твой должник, наскребу как-нибудь… Ну все, мне каюк! Не могу больше с тобой стоять. Завтра в это же время я тебя жду!»
И он убежал.
Дома Фурман с бьющимся сердцем распаковал сверток. Коробочка была не фирменной немецкой, а из-под нашего заводного цыпленка. Но ее тяжесть убеждала, что внутри находится электромоторчик. Очередная Колина «шутка»? Детский паровозик с ключиком?.. Тяжелое содержимое коробочки оказалось завернуто в несколько слоев мятой бумаги, чуть ли не туалетной. Не мог же Коля обмануть его так подло? Это не лезло бы ни в какие ворота… На обратной стороне бумаги было что-то написано крупными корявыми буквами, но это потом… Внутри лежал камень. Обыкновенный грязный серый булыжник. Тяжелый. Помертвев, Фурман зачем-то начал разбирать матерное послание, но вдруг понял, что оно выведено говном.
Господи.
…Папе он рассказал об этом через две недели. Вот, мол, приключилась такая неприятная история, не знаю, что делать.
Хотя с железной дорогой он простился еще тогда, сразу, держа в руке камень. Напор необъяснимой чужой злобы оказался слишком сильным для маленького мира. И жизнь ушла из него.
4
Могучий очкастый Быча всегда ухитрялся хорошо учиться, уделяя урокам минимум времени и несмотря на свои серьезные занятия спортом. Он также успевал читать разнообразную постороннюю литературу и часто развлекал класс спорами с учителями, ссылаясь при этом на источники, известные разве что энциклопедисту Смирнову. В Быче странно сочетались изощренный интеллектуализм и необычная телесная грубость. К своему телу он относился как к старой проверенной машине, из которой в случае нужды еще можно было выжимать некие новые возможности и достижения. Внешний вид этой «машины» Бычу совершенно не заботил: его равнодушие к свой прическе, одежде и личным вещам доходило до абсурда. Помимо свойственной всем спортсменам способности терпеливо переносить физическую боль, у него, видимо, был еще и пониженный порог кожной чувствительности. Он постоянно – из какого-то «детского любопытства» или просто от скуки – наносил сам себе мелкие раны и увечья, сея вокруг священный трепет и отвращение. К примеру, однажды он принес в школу большой гвоздь и зажигалку и прямо на уроке начал выжигать у себя на запястье какой-то символ. Смирнов был его соседом по парте и наблюдал эту операцию во всех подробностях. Вскоре по помещению пополз нехороший запах, все стали удивленно принюхиваться и оглядываться. Но, похоже, на этот раз Быча все же не рассчитал свои силы: он поднялся с места, неловко зажимая запястье другой рукой, попросил у учителя разрешения выйти и с побелевшим лицом выскочил из класса. После данных Смирновым объяснений все только потрясенно качали головами и молча крутили пальцем у виска. Неделю Быча проходил с повязкой, а потом устроил ее публичное кровавое сдирание (Фурман, к счастью, успел сбежать).
Быче не зря с детства дали такое прозвище. Он легко возбуждался и багровел, но при этом отлично контролировал себя, и «довести» его просто так никому не удавалось. Но если он все-таки свирепел, то превращался в бешеного быка, в слепой ярости крушащего все на своем пути. В девятом классе Быча несколько раз участвовал в жестоких драках. Фурману довелось быть одним из свидетелей того, как он – к всеобщему, надо сказать, удовлетворению – измолотил Медведя из знаменитой хулиганской троицы, хозяйничавшей в Косом переулке (тот, правда, обещал еще вернуться и страшно кричал «все – ты покойник!», но Быча, у которого была слегка разбита нижняя губа, отнесся к его угрозам с восхитительным спортивным хладнокровием). Другие свои сражения Быча даже и не афишировал. «У меня сейчас возник небольшой перерыв в спортивных занятиях, и время от времени мне нужно просто выпускать пар», – спокойно признавался он в ответ на фурмановские упреки в «дикости».
