— Так точно, — сказал он. — Понятно.
Машина петляла по улицам, а Плетнев старался думать о пустяках. Но все равно сквозь мелькание мелочей проступало выразительное, властное лицо правителя, знакомое ему всего лишь по газетным фотографиям и портретам. Теперь их пути должны пересечься… Месяц назад Плетнев ничего не знал о нем. Он о Плетневе и сейчас ничего не знает. Но в какой-то момент траектории их жизней пересекутся. Примерно так сходятся в космосе два обломка, веками летевшие из разных концов Вселенной. Ближе, ближе… бац!.. Странно как-то, да?.. Нет, уж лучше и впрямь о пустяках.
Скоро миновали городскую черту, выбрались на шоссе. Километров через восемь свернули на какую-то неприметную сельскую дорогу.
Она оказалась отвратительной.
Машина кое-как переваливалась на колдобинах богом забытого проселка, подвеска задушенно крякала, Иван Иванович отчаянно крутил руль, шепотом матерился, и те пять или шесть километров, что пришлось проехать, растянулись, по ощущениям Плетнева, на все двадцать пять… Всякий раз, как колесо валилось в яму, из нее выплескивалось ведра полтора желтой пыли. Она поднималась в воздух, висела бурым облаком, скрипела на зубах… Такая, должно быть, и на Луне. Знаменитая лунная пыль… Американцы вроде бы садились на Луну. Плетнев думал, что один раз. Советские газеты сообщали об этом очень скупо. Но недавно Астафьев принес журнал «Америка» — не говорил, где взял, — и в нем оказалась статья, из которой следовало, что на Луне якобы побывало три удачных экспедиции! Еще один корабль — «Аполлон-13» — потерпел аварию в пути и вынужден был вернуться на Землю с полдороги… Сомнительно это все, — размышлял Плетнев. — Наша космонавтика, советская, — это да! А американцы?.. Он в это не особенно поверил. Серега, правда, отстаивал противоположную точку зрения. Мол, так оно все и есть. Вот, мол, напечатано… Еще Зубов при этом разговоре присутствовал. Прямо закатился: «Напечатали! Подумаешь! Они тебе напечатают!..» Зубов вообще хохмач и весельчак. Вот уж кто никогда не унывает. Правда, шуточки у него, конечно, довольно лобовые, но… короче говоря, для спецподразделения годятся.
Иван Иванович съехал на обочину — точнее, проехал несколько метров по выгорелой траве — и остановился возле большого валуна.
Выбрались из машины.
Над валуном росло кривое и почти безлистое дерево. Зато на каждую ветку было повязано множество разноцветных лоскутков и ленточек, и все они легонько трепетали на утреннем ветерке.
— Что это?
— Поверья какие-то, — недовольно морщась, отозвался Иван Иванович. — Мазар называется. Духи, души… черт их знает, тут не разберешь. Но все равно, — сказал он с усмешкой. — Со святого места начинаем.
Он открыл заднюю дверь и осторожно вынул длинный зачехленный предмет.
— Сам понесу, — буркнул полковник в ответ на вопросительный взгляд Плетнева. И пояснил: — Тебе нельзя. Руки будут дрожать…
Склон холма, по которому они поднимались к водоразделу, лежал в тени. Трава шуршала под ногами. Приходилось выбирать, куда ставить ногу, — склон местами был осыпной.
Иван Иванович шагал впереди. Вот наконец солнце озарило его макушку… еще шаг — полголовы… теперь вся голова полковника засияла… и тут же лучи ударили в глаза Плетнева.
Вышли на водораздел и остановились.
Все вокруг заливало ослепительное солнце.
— Красотища-то, а! — негромко воскликнул Иван Иванович.
Внизу змеилась асфальтированная дорога. Она появлялась из-за склона одного холма, делала длинную пологую петлю длиной метров в сто пятьдесят и скрывалась за склоном другого.
Плетнев приложил ладонь ко лбу и сощурился.
— Товарищ полковник, здесь ничего не выйдет…
— Что?
— Солнце слепит. Надо сменить точку. Я отсюда не вижу ничего.
Он так уставился на него, будто и впрямь неживой предмет заговорил с ним человечьим голосом.
— Серьезно, товарищ полковник! — Плетнев щурился и моргал. — Ни черта не вижу. Как стрелять? Солнце слепит.
Иван Иванович почему-то по-зверьи ощерился и проговорил сквозь сжатые зубы, как если бы Плетнев был его злейшим врагом:
— Да насрать мне на твое солнце! Позиция утверждена! Понял?! И никакой самодеятельности!
Он не шутил. Плетнев сразу как-то внутренне окаменел от злости и беспомощности. На мгновение у него возникло чувство, что он снова бесполезно бьется о днище баржи, ему негде вдохнуть воздуха… он обречен, и нет сил, чтобы что-нибудь исправить!..
— Но, товарищ полковник… — выдавил он.
— Без всяких «но»! — заорал он. — Игры кончились! Это боевая задача! Понял?! К бою!
Еще четверть секунды Плетнев смотрел в его остервенелое лицо. Потом со свистом выдохнул сквозь зубы застоявшийся в легких воздух.
— Есть!..
Расчехлил винтовку.
А, плевать. Что он может сделать?..
Выбрал один из двух больших угловатых камней. Устроился за правым.
Приник к окуляру.
В радужном сиянии серая лента дороги слоилась и плыла.
Плевать. Приказ есть приказ. Иван Иванович боится сменить позицию. Потому что позиция утверждена. Ее утвердили вышестоящие начальники. Если Плетнев промахнется с утвержденной позиции, то отчасти в этом будут виноваты именно они — вышестоящие. Они ведь сами утвердили… А если Иван Иванович позволит ему сменить позицию, а он, скажем, опять же промахнется, то часть вины ляжет на Ивана Ивановича. Основная доля на Плетнева, конечно. Но часть и на Ивана Ивановича. Никак не на вышестоящих начальников. Они же утвердили позицию? — утвердили. А он разрешил снайперу сменить… Нет, такого он себе позволить не может… как же!.. утвержденную-то!.. Пусть уж лучше Плетнев в белый свет как в копеечку… Вот сволочь!
Послышался дальний гул автомобильного мотора.
Плетнев оторвался от окуляра и, щурясь и моргая, снова приложил ко лбу ладонь.
Пустая дорога в мареве солнечного света.
Показалась машина. Такси. Довольно медленно едет.
Он засек время. Через восемь секунд автомобиль пропал за урезом холма.
Кортеж наверняка будет двигаться с большей скоростью.
Значит, у него меньше восьми секунд. Сколько? Семь? Шесть? Допустим, шесть. Шесть секунд — это шесть выстрелов. Довольно торопливых выстрелов. Учитывая, что…
А, плевать. Сделает, что сможет. Все, что сможет…
Очень скоро — стоило солнцу еще чуть подняться — стало жарко. Плетнев часто отрывался от прицела, щурился, моргал, тер глаза. От мокрых висков по щекам катились капли пота.
Гладкий асфальт бликовал, и пустая изогнутая дорога была похожа на саблю. Серый гравий на обочинах тоже поблескивал.
Когда становилось совсем тихо и можно было быть уверенным, что машины не выскочат неожиданно из-за поворота, он сквозь сетку прицела рассматривал залитый солнцем выгорелый склон. Кое-где из него торчали камни. Покачивались какие-то невзрачные цветы. Порхали бабочки… Воздух казался жестяным — весь он звенел голосами цикад и кузнечиков… Иногда по сухой траве пробегался ветер, и тогда она шелестела и шепталась.
