у китов, и вырастет наша любовь к планктону, так что мы сможем безудержно плескаться и играть.
Скорбь и печаль, скорбь и печаль разбивают заблудшее сердце надвое. И когда позовут на посадку, она должна быть на месте 6D, без вида наружу, летящая по воле ветров. Она приземлится, она уже приземлилась, может ли она приземлиться, все ли ее бумаги проштампованы и проверены? Столько ли в ней сантиметров и ее ли это родимые пятна? Глаза золотые, волосы голубые? Еe мраморно-серое обиталище. Она написала «die Liebe» в моей тетради. Знак Кампари сияет в Лидо, и, увидев его, я пою про форель. Сверху темнеет над красными, цвета водорослей, столбами, и музыка стелется над неровными отмелями и мелководьем.
Синьора Мариани может думать о простынях все, что ей заблагорассудится. Граф Традонико может ухаживать за своими рощами мушмулы и ставить пугало против лавины. Пусть мрачный Шелль здравствует хоть на Марсе, и Юко простирается на могиле Бетховена. Пусть хозяин манора в Рочдейле88 спускает свой гроб на каноэ и радостно носится духом над водами. Пусть Жажа спит на подушке из пикши в футляре для виолончели Марии. Пусть миссис Вессен доживет до своей тысячной луны. Пусть Изабэлл разгладит свой лоб. Пусть бедная Виржини не плачет. Пусть все пройдет и все останется, но мне-то как прожить эти дни?
Как невозможно дважды войти в одну и ту же реку, так потерянное доверие не восстановить. Мы играем в мрачной школе, полной нехороших предчувствий, с абсурдно скошенным вперед крестом, но люди все равно аплодируют. Мы играем на вилле в Италии, с раскаленной до солнечной температуры розой, с ирисами, умирающими в поле, на огражденной шестой части Венеции. Виллу охраняют две громадные белые собаки, похожие на игривых белых медведей. Черешня созрела, и я гуляю по саду, целуя и скусывая ягоды с деревьев.
Я все испробовал. Я видел на лодке собачку, будто сошедшую с картины Карпаччо. Я видел ее — маленькую белую верную собаку, наблюдающую за жизнью вокруг: она заметила богатство жемчугов на шее женщины, она измерила печаль подростка в одежде марки «Инвикта». Вода вьется под мостами, будто ленивый дислексик выписывает литеру «S», а энергичная собачка — украшение на носу скучной баржи. Передние лапы совсем спокойны. Моя рука была уже тогда остановлена или позже? Каждая тварь бывает печальной89, однако раскаиваются единицы.
Видишь, как молния сверкает и пронизывает черную лагуну до освещенной белым светом церкви, ее двуликий фасад, мажорный и минорный одновременно. Это купель, в которую окунули нашу общую плаценту и дали нам имя, а мы, поклонившись, сбежали. Пирс, Эллен, Билли, Алекс, Майкл, Джейн, Джон, Седрик, Перегрин, Анн, Бад, Тод, Чад, Джеймс, Сергей, Юко, Вольф, Ребекка, Пьер: какие списки кораблей и семени наполнят этот полк, эту компанию, эту колбасную оболочку? Эти острова неспокойны и полны звуков90. За розовой стеной возводят дыбу. Лайнер мычит, и воробей вопит. След зеленой воды, воздушный шарик, бронзовые колокола. Она читает это по моим губам — ее собственные бледнеют.
ЧАСТЬ
СЕДЬМАЯ
7.1
— Лондон приветствует тебя! Здравствуй, здравствуй, здравствуй. Я слышала, был оглушительный успех, — говорит Эрика. — Поздравляю, поздравляю, молодцы! Лотар вас превозносил.
— Лотара там не было, — говорю я, отставляя трубку чуть дальше от уха.
— Я знаю, — говорит Эрика несколько более сдержанно. — Он был в Страсбурге — прости, в Зальцбурге — вот я дура-то!
— Ты на ланче в «Шугар-клаб», Эрика?
— Нет, нет, нет, просто ошиблась. Я надеюсь, Пирс не сильно расстроился. Иногда он ужасно кипятится. Он думает, что кто-то должен вас сопровождать, выкручивать руки, разговаривать с прессой и с кем там еще — с сильными мира. Но отзывы отличные, он должен быть доволен. Я хотела бы там присутствовать, держать вас всех за ручки, особенно во время того антракта, ну уж как вышло, так вышло. В следующий раз!
— Кто тебе рассказал?
— Про что?
— Про антракт?
— Никто, никто не говорил, просто где-то услышала. Сорока на хвосте, слухи... Очень театрально, надо заметить. Иногда весь этот пласт адреналина, я хочу сказать всплеск, ведет к потрясающей игре.
— Насколько это разошлось?
— В узких кругах. На самом деле, по секрету, это Лотар, ему донесли из администрации «Музикферайна». Они считали, что должны были ему сказать; а Лотар сам очень скрытный, что и привело к проблемам с Пирсом. На самом деле, entre nous91, Пирс мне ужасно надоел, и мне говорили, что я надоела Пирсу. Это правда? — Вдруг Эрика — само внимание.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
— Ну, про твою Джулию, знаешь: сказать или не сказать? Лотар решил не говорить или просто не мог сказать, а Пирс решил, что это предательство. Бедная девочка, глухая как пень, конечно, мы должны были про это знать. Ты же знаешь, каков Пирс. Думаешь, он хочет от меня избавиться?
— Нет, я так не думаю, Эрика. Ты замечательный менеджер. Откуда такие мысли?
— Агент. Просто агент. Не более. Ну, по разным причинам. Последняя — «Искусство фуги». Ну, я просто проверяю вас всех, — говорит Эрика безыскусно. Или, наоборот, слишком искусно? — Пирс — ну, просто ослик Иа. Он всегда такой, да? Хотя я слышала, что он погуливал в Вене по вечерам. А ты хорошо себя вел?
— В каком смысле «хорошо»?
— Ну, ты горазд уклоняться, сам определи, что это, и отвечай на вопрос.
— Нет уж, это ты определи. И кстати, Джулия вовсе не глуха как пень.
— Нет-нет, конечно нет, но это будет такая прекрасная реклама. Лотар не должен это замалчивать. Что кроется за этой печальной улыбкой? Она ангельски играет, но не слышит ни звука... Если это правильно преподнести, можно заполнить «Альберт-Холл»...
— Ради бога, Эрика! Что это — «Барнум и Бейли»?92
Но Эрика уже ускакала вперед:
— С вами самое сложное — как рекламировать квартет? Кто это — квартет? Что это за личность? Четыре безликих лица. А вот если вас разделить на отдельных людей, как «Спайс Герлз», откроются фантастические возможности...
— Ну уж, Эрика!
— О Майкл, какой ты пурист. Я просто думаю, как сделать, чтоб вам хватало на хлеб с маслом! Знаешь, Изабэлл, она очень умна в этих делах. При этом настолько искушена в музыке, что ей все удается. Ну, ладно, мне надо бежать.
— Послеобеденный сон не ждет?
— Ха-ха! А ты что делаешь?
— Играю на альте. Пальцы должны привыкнуть к нему после такого перерыва. Просто переходы гораздо шире. И конечно, с вибрато...
— Умница... Надеюсь, до скорого... Веди себя хорошо... И защищай меня от Пирса, если он будет говорить всякие гадости... Обнимаю... Баюшки! — говорит Эрика и быстро кладет трубку.
7.2
Я опять и опять проживаю наш последний день в Венеции, мой и Джулии.
У меня репетиция, у нее — самолет. Мы у края пропасти и все так же боимся об этом говорить. Мы проваливаемся в предыдущий мрак, только еще хуже, чем раньше. Она собирает вещи, избегая моего взгляда.
То, что я сделал, непростительно, однако и я прощать ее не готов. Только накануне она подарила мне тетрадь, мы вместе были в постели, она хотела этого даже больше, чем я. И вот, всего несколько часов спустя, такое письмо другому мужчине: да, да, ее мужу, да.
— Как ты мог прочесть это письмо? Как ты мог упоминать Люка? Я думала, мы на другом уровне.
О чем это? Каком уровне? Что я, грузоподъемник?
— Я не ненавижу его, я не ненавижу тебя. Я сожалею о том, что сделал.
Она смотрит на меня, будто не верит.
— По-твоему, я должна скрывать и продолжать врать Джеймсу? Я должна ему сказать, что я в гостях у такого-то или делаю то-то? Я тебя не понимаю — может, никогда не понимала. Что означает твое «сожалею»? Сейчас я не могу даже увидеться с Люком.
— Я тоже тебя не понимаю — может, никогда не понимал. Ты мной играешь? Почему ты позвала меня домой встретиться с твоим мужем? Я недоумеваю до сих пор. Почему ты поехала сюда со мной, если все, что было между нами, — неправда?
Это копание в недавнем прошлом сливается с тем, что произошло раньше. Тот кризис — был ли он тоже треугольником? Многомернее, чем только «учитель — ученик» в противостоянии воль? Но ведь
