16+
Vikram Seth
AN EQUAL MUSIC
Copyright © 1999 by Vikram Seth
All rights reserved
Перевод с английского Ольги Кравченко
Оформление обложки Вадима Пожидаева
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Сет В.
Лишь одна музыка : роман / Викрам Сет ; пер. с англ. О. Кравченко. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2024. — (Большой роман).
ISBN 978-5-389-26450-2
Современный классик Викрам Сет — настоящий гражданин мира. Родился в Индии, учился в Оксфорде, а также в Стэнфордском университете в Калифорнии, где вместо диссертации по экономике написал свой первый роман «Золотые Ворота» об американских яппи — и это был роман в стихах; более того, от начала до конца написанный онегинской строфой. Затем через много лет работы Сет опубликовал эпопею «Достойный жених», рекордную по многим показателям: самый длинный в истории английской литературы роман, какой удавалось опубликовать одним томом; переводы на три десятка языков и всемирный тираж, достигший 26 миллионов экземпляров. А за «Достойным женихом» опять последовал шаг в самом неожиданном направлении — «Лишь одна музыка»: «повествование высочайшего эмоционального накала» (Economist), «лучший посвященный музыке роман во всей английской литературе» (Daily Telegraph), «подлинный шедевр» (Daily Mail). Итак, однажды скрипач Майкл Холм, участник успешного квартета «Маджоре», встречает в лондонском автобусе свою старую любовь, пианистку Джулию Макниколл — и прежняя страсть вспыхивает с новой силой. Музыка то сводит их, то разъединяет, но Джулия скрывает тайну, которая перевернет вверх дном весь их мир…
«История любви, полная саспенса, трагических секретов и драгоценно-мимолетных встреч на венских поездах и венецианских каналах» (USA Today).
Впервые на русском!
© О. С. Кравченко, перевод, послесловие, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
Издательство Иностранка®
Филиппу Оноре
Сей труд бы, верно, начат не был,
Пойди все чуть другим путем,
А мы б тогда, под серым небом,
Стоять не стали под дождем.
Итак, твое мне здесь даренье —
Бумага, ручка, вдохновенье,
Октавы, легкое туше,
Фонтаны слов и мир душе.
И как же вышло все так ловко?
Лишь случай? Не был озарен
Идеей вдруг я; Аполлон
Писать не дал мне под диктовку.
Пускай! Но то, чем тлел наш дух,
Уйдя в слова, вернулось вслух1.
И в те врата войдут они, и в том доме будут жить они, где нет ни облаков, ни солнца, ни тьмы, ни сияния, лишь один безраздельный свет; ни шума, ни тишины, лишь одна безраздельная музыка; ни страхов, ни надежд, лишь одно безраздельное спокойствие; ни врагов, ни друзей, лишь одно безраздельное исповедание и сущность; ни конца, ни начала, лишь одна безраздельная вечность.
Джон Донн2
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
1.1
Ветки голы, вечернее небо — молочно-фиолетово. Здесь не тихо, но спокойно. Ветер гонит рябь по черной воде в мою сторону.
Вокруг никого. Птицы замерли. Дорога разрезает Гайд-парк насквозь. Я слышу только ее белый шум.
Я пробую скамейку рукой, но не сажусь. Как вчера, как позавчера, я жду, пока в голове не останется ни одной мысли. Я смотрю на воду Серпентайна.
* * *
Вчера, на обратном пути через парк, я остановился на развилке. Мне показалось, что кто-то остановился у меня за спиной. Я пошел дальше. Шаги по гравию последовали за мной. Шаги не спешили; казалось, мы идем в одном ритме. Потом, вдруг что-то решив, они ускорились. Меня обогнал мужчина в толстом черном пальто, довольно высокий, моего роста, молодой, судя по осанке и походке. Лица его я не видел. Он явно торопился. Вскоре, не желая сразу выходить на яркие огни Бейсуотер-роуд, я опять остановился, на сей раз возле дорожки для верховой езды. Послышался приглушенный стук копыт. Однако этот звук ни во что не воплотился. Я посмотрел налево, направо — никого.
* * *
Приближаясь к моему дому Архангел-Корт, я чувствую, что за мной следят. Вхожу в холл, там — цветы, композиция из гербер и каких-то листьев. И камера наблюдения. Здание, за которым следят, — безопасное, безопасное здание — счастливое.
Несколько дней назад молодая женщина за прилавком в булочной «У Этьена» сказала мне, что я счастливый человек. Я заказал семь круассанов. И она, давая мне сдачу, сказала:
— Счастливый вы человек.
Я уставился на нее с таким недоверием, что она опустила глаза.
— Вы все время напеваете, — сказала она гораздо тише, наверное почувствовав необходимость пояснить.
— Работа у меня такая, — сказал я, устыдившись своей реакции. Появился следующий покупатель, и я вышел.
Кладя круассаны — все, кроме одного, — в морозилку, я заметил, что напеваю все тот же почти лишенный мелодии мотив одной из последних песен Шуберта:
Пред ним человек, и плачет он, бедный,
Ломает руки в страданье немом.
Мне страшно взглянуть на лик тот бледный,
Ведь те же муки во мне самом3.
Я ставлю воду для кофе и смотрю в окно. С восьмого этажа вид простирается до собора Святого Павла, до Кройдона и Хайгейта. Сквозь коричневые ветки парка я смотрю на шпили, башни, трубы. Мне неуютно в Лондоне — даже с такой высоты городу нет конца.
Но Лондон — не Вена. И не Венеция. И уж тем более совсем не мой родной город на севере, окруженный вересковыми пустошами.
* * *
Песня, которую я напевал, однако, совсем не связана с моей работой. Шуберта я не играл уже больше месяца. Моя скрипка скучает по нему даже больше, чем я. Настраиваю ее, и мы входим в звукоизолированную комнату. Ни звук, ни свет не проникают извне. Остаются только мои ощущения от бега электронов внутри металла, от трения конского волоса, натянутого на акрил.
Я не стану играть то, что мы исполняем квартетом, то, что напоминает мое недавнее музицирование с другими человеческими существами. Я буду играть шубертовские песни.
Скрипка Тонони будто мурлычет, предвкушая. Что-нибудь счастливое, конечно что-нибудь счастливое:
Лучи так ярко грели, вода ясна, тепла...
Причудницы форели в ней мчатся, как стрела4.
Я играю эту строчку, форель выпрыгивает из воды и ныряет вслед за правой рукой фортепианного аккомпанемента, я — форель, я — рыболов, я — ручей, я — зритель. Я пою слова, прижатый к деке подбородок подпрыгивает. Тонони не возражает; он отвечает мне. Я играю в тональностях си, ля, ми-бемоль мажор. Шуберт не возражает. Я ведь не квартеты транспонирую.
Где фортепианная нота слишком низка для скрипки, она прыгает на октаву вверх. Так мелодия песни оказывается на октаву выше, чем написано. Ах, мне бы сейчас альт... но я очень давно не играл на альте.
Последний раз — десять лет назад, когда был студентом в Вене. Я возвращаюсь в то время снова и снова и думаю: не было ли все ошибкой? Был ли я просто слеп? И кому больнее: мне тогдашнему или мне теперешнему? Я ведь никогда не смог даже приблизиться к тому, что там потерял.
Что произошло тогда со мной? Любовь или не любовь, но я не мог оставаться в том городе. Я потерял равновесие, мое сознание помутилось, я чувствовал давление при каждом вздохе. Сказал ей, что уезжаю, и уехал. Два месяца я ничего не мог делать, даже написать ей. Я приехал в Лондон. Смог рассеялся, но слишком поздно. Где ты теперь, Джулия? Прощен ли я?
1.2
Виржини не занимается и все же настаивает на уроках. У меня есть студенты и похуже, еще более бесцеремонные, но ни один не бесит меня настолько.
Я иду через парк к ее квартире. В ней перетоплено и слишком много розового. Раньше меня это не беспокоило. Теперь, когда я вхожу в ванную комнату, меня передергивает.
Розовая ванна, розовая раковина, розовый унитаз, розовое биде, розовая плитка, розовые обои, розовый ковер. Расчески, мыло, зубная щетка, цветы из шелка, туалетная бумага — все розовое. Даже мусорная корзинка с педалью — бледно-розовая. Я хорошо знаю ее, эту маленькую корзинку. Каждый раз, когда я здесь сплю, удивляюсь, что же я делаю с моим временем и со временем Виржини. Она на шестнадцать лет моложе меня. Она не та женщина, с кем я хочу провести всю жизнь. Но то, что у нас есть, однажды начавшись, продолжается. Она этого хочет, а я иду на поводу, наверное из-за похоти и одиночества; и лени, и нежелания ничего менять.
Наши уроки четко отделены от всего остального. Сегодня мы
