растерявшийся Зотов вышел за ней. Ночь набрякла яркими звездами, туман загустел, липкими, холодными пальцами заползая в ворот и рукава. Баня, низкая, словно приплющенная, стояла за домом. Анна первой зашла в жаркую темноту, держа лампу на вытянутой руке. Пахло мылом, березовыми вениками, дымом и смолистой щепой. В углу раскорячилась кирпичная печь с каменкой и железным, пятиведерным котлом.
– Холодянки возьми, у порога стоит, – сказала Анна.
Зотов нашарил в потемках бок покрытого холодной испариной жестяного ведра. Рядом второе. Подхватил оба и вошел в прогретое, залитое тусклым светом, нутро. Тактично покашлял и отвернулся, брякнув ведра у входа. Чертова девка успела раздеться. В полутьме вызывающе белели большие, чуть отвисшие груди, с крупными, налитыми сосками, плавно переходя в округлый животик с мягкими складками, смыкаясь пышными бедрами с треугольником курчавых волос. Крепкие, полноватые ноги с маленькими ступнями крепко стояли на дощатом полу. Зотов утробно сглотнул.
– Сам разденешься или помочь? – бесстыдно улыбнулась Анна.
– Сам, – буркнул Зотов, с трудом оторвавшись от созерцания прелестей. Стеснительным никогда особо не был, а тут, как отрубило. Он повернулся и через голову стянул пропотевшую рубаху. Позади загремел ушат, полилась вода. Зотов понял, что пропал окончательно, снимая галифе и исподнее. В бане, голый, с вражеским агентом. Узнают, не отбрехаешься. Хотя… скажу вербовал. Вербовка в бане самая верная…
– Жаль пару нет, – вздохнула Анна. – Страсть люблю париться, мамка-покойница приучила, на полок засунет, ковшик поддаст, ух, уши горят, дышать нечем, мы с сестренкой визжим, а мамка как ледяной водой хлобыстнет, аж сердце замрет, благодать! Любишь париться-то?
– А кто не любит? – Зотов повернулся, прикрывая срам левой рукой.
– Давай намылю, – Анна подступила с мочалом, глазенки по-бесовски блестели во тьме.
Зотов вздохнул и поспешно повернулся. На плечи полилась теплая вода. Он почувствовал легкое прикосновение.
– Шрамов-то сколько.
– В детствес велосипеда упал, – хмыкнул Зотов.
– Я так и подумала, – по спине, разгоняя мурашки, поползла намыленная мочалка. Зотов задрожал под нежной рукой. – Чего пугливый такой?
– Щекотно.
– Буду поосторожней, – к спине прижалась большая, мягкая грудь, твердые соски заскользили ниже лопаток. Зотов напрягся, ощущая затылком горячее, сбивчивое дыхание.
– Боец Ерохина!
– Да, товарищ командир, – намыленная рука скользнула с плеча на живот и ниже. Зотов закусил губу и резко развернулся. Анька в полутьме была красивая и манящая, стояла, подняв голову и подставив горячие губы. Зотов склонился и нырнул в нежную, горячую, влажную глубину. На войне все молниеносно: симпатия, дружба, любовь. Потому что хочется жить. И все мимолетно. Потому что не хочется умирать....
Из бани явились притихшие, довольные и очень уставшие. Трофим понимающе хмыкнул, неуместных вопросов не задавал. Спать положил в соседней комнате на продавленный, в подозрительных пятнах, диван. Легли одетыми, затолкав в ноги шерстяное одеяло, пропахшее мышами и застарелой мочей. На часах без пятнадцати два. Анька прижалась вплотную, положила голову на грудь. Зотов вдыхал аромат ее волос, пахнущих баней и мылом. Успокаивающий запах, родной. Он был спокоен и счастлив. Умиротворен впервые за несколько месяцев. Она молчала. Он тоже молчал. Им не нужны были слова. В сторожке, затерянной в брянских лесах, были он и она. И война была так далеко…
Зотов инстинктивно проснулся, почувствовав, как Анна встала с кровати. Замерла, прислушиваясь. Зотов прикинулся спящим, выровнял дыхание. Скрипнули половицы, мягко хлопнула дверь, впустив в комнату прохладный, не первой свежести сквознячок. Фантазия услужливо подсунула образ Трофима, подбирающегося с огромным тесаком, зажатым в зубах, на манер злобного самурая из одного кино. Зотов приоткрыл глаза. За грязным, отродясь не мытым окном плескалась хищная темнота. Ни намека на зарождающийся рассвет. Спал от силы час-полтора. Короткий сон унял головную боль, стало полегче. Интересно, куда она? А какая тебе разница? Ну-у, профессиональное любопытство. Прямоугольник двери подсветился отчетливым прямоугольником. Так-так, всем нынче не спится. Зотов прислушался, уловив разговор. Черт, не разобрать ничего. А жутко хочется. Он осторожно вытек с топчана, молясь, чтобы старая развальня не принялась надсадно скрипеть. Проколешься враз. Зотов тенью переместился к неплотно прикрытой двери. В щель просматривалась печка и рукомойник с помойным ведром. Обзор закачаешься. Но слышно получше. Приступаем к акустической разведке, мать ее так. Тихие голоса принадлежали Анне и Трофиму.
– Спит, твойто? – поинтересовался хозяин.
– Спит, намаялся.
– Ты кого хошь намаешь.
– Дядя Трофим.
– Ладно, не дуйся. Сам зачем пожалует?
– Не пытай, не нашего ума это дело.
– Так-то оно так, – вздохнул Трофим. – Тайком приедет?
– Тайком. Может оцепление выставят, не знаю, мне не докладывают.
– Ох, Анька, не сидится на жопе тебе, все приключениев ищешь.
– А чего мне? Один раз живем, – в этом была вся Анька Ерохина. – Сам как, дядька Трофим? Как улов?
Рыбак чтоли? – подумал Зотов. Вроде ни сетей, ни удочек нет.
– Небогатый, – буркнул Трофим. – Народишко измельчал. – он замолк, словно прислушиваясь. Зотов затаил дыхание. – Давеча двое пришли, старый да молодой. Попросились переночевать. Ну я чего? Добрая душа, проходите пожалуйста, места много напасено. Старичок шустрый такой, Митричем звать, разговорилися с ним, душевный оказался дедок. Ему б на печке вшей щелкать, а он воюет. Пожрали ироды и спать завалились. Я обождал немного да удавочкой старого придушил. А он, сука, крепкий попался, захрипел напоследок. Молодой, рыженький, в конопушечках весь, как яблочко гнилое, вскинулся, спросонья винтовку нашаривает, пришлось долбануть обушком. Рубаху жалко, кровякой испортил, ох хороша рубаха была. Такую на рынке на кусок мяса можно сменять. Остался без мяса. Всего улова: одеженка худая, два зуба золотых,пол тыщи рублей да старые сапоги. Тьфу, слезы одни.
Зотов ничего толком не понял, кроме главного:сраный Трофим убил неких постояльцев ради жалкого барахла. Охренеть. А ведь сразу здесь не понравилось, чуйку не обмануть. Ну Анька, ну и сука.
– В другой раз повезет, – утешила собеседника Анна. Признания лесника ее никоим образом не смутили. Будто так и положено.
– Повезет, – насмешливо всхрапнул Трофим и мечтательно причмокнул. – Помнишь, зимой немчиков прихватил с мотоциклой? Заблудились в пургу. Вот навар так навар, часы золотые с цепочкой, вторые на руку, портсигар чистого серебра, деньги в кожаном портмоне, два автомата, кинжал с орлом. А мотоцикла? Машина - зверь! В болотине топил - плакал, истинный крест.
– Полно жалиться, дядька Трофим. Полные закрома уж наверно набил.
– Кхе-кхе, – многозначительно закашлялся Трофим.
