позорно бежит, – бросив ненавидящий взгляд на Киннемонда соврал лакей.
– Это правда, и я охотно прощаю князю его ошибку! – кивнул барон, косо взглянув на своего помощника, не знающего, куда деться от стыда.
– Потом князь Хованский отпустил меня, передав вам, что встреча столь знатных лиц во главе своих войск ещё впереди.
– Я только что говорил об этом Киннемонду – пробурчал Горн. – Что ещё?
– А для подполковника он при мне приказал приготовить кол и заявил, что будет возить его всюду, и как только его люди изловят гере шотландца, он немедля прикажет его на этот кол и посадить, как труса, недостойного дворянского звания! – торжествующе завершил свой рассказ камердинер.
– Ладно, иди отдыхай. Можешь даже выпить моего ликёра – только не опустоши всю бутылку! – милостиво улыбнулся слуге Густав Горн. – А вы, Киннемонд, останьтесь. Оказывается, нам есть ещё о чём поговорить!
…Густав Горн не ошибся: Тараруй действительно засобирался домой. Разбив по дороге ещё пару случайно напоровшихся на него шведских отрядиков, он триумфально вступил в Псков, приказав пехоте выстроиться в шеренги по дороге к Крому в самом Кроме, а пушкарям на валах палить в честь его русских побед.
Царь же Алексей Михайлович, приказавший Ордин-Нащокину проверить странные донесения Тараруя, убедился, что шведов под Гдовом полегло около двух тысяч, что было тоже немало. И учитывая, что только благодаря победам войска князя Хованского все шведские успехи были перечёркнуты, а инициативу в этой затянувшейся войне удалось-таки вернуть, был весьма милостив к своему воеводе, решив про себя, что после следующей же победы Хованского пожалует его в бояре. Это было высшей наградой в русском государстве!
Московский вечер
Масленичный блинный пир у стольника Петра Ивановича Потёмкина подходил к концу. В горнице на втором этаже, за столом, укрытом скатертью с затейливым узором, гости – стольник Пётр Михайлович Пушкин да полковник Семён Данилович Змеёв, не утратив за много часов, за столом проведённых, аппетита и уничтожив щедро заготовленные Акимом блины и пирожки, воздавали должное тульским пряникам, усыпая крошками атлас дорогих кафтанов.
Свечи бросали яркие тени на и без того раскрасневшиеся лица, слуги только что принесли новые братины с вином, наполнили и кубки дворян.
– Таких бы нам на Ладогу, – весело подмигнул хозяину Пушкин. – Чай помнишь, как меня заместо пряников корюшкой потчевал?
– Нам бы полк его рейтар тады на Ладогу! – вздохнул Потёмкин.
Свечи колыхнулись от дыхания, дёрнулись в сторону Змеёва – и на стену упала смешная тень от усатого, но безбородого лица полковника.
– Шёл бы со мной в рейтары – можа, с полком бы под Орешком и очутилси, – подпёр кулаком гладко бритое лицо слегка захмелевший Змеёв.
– Жаль, Потёмкин, не взял я Корелу, а ты не укрепился на Неве! – поднял позолоченный кубок Пушкин.
– А будут Пушкины с Потёмкиным и в рейтарах, и на Неве! – встрепенулся стольник. – Пью за то! Чай на нас род не прерывается!
И как в воду глядел победитель шведов! Спустя шестьдесят лет его внук – Иван Степанович Потёмкин в основанном Петром Великим Санкт-Петербурге будет назначен царём Невским адмиралом, получит в заведывание весь невский флот и партикулярную верфь, приучит жителей города к плаванию по рекам. Спустя почти сто лет, в 1754 году, один из представителей рода Потёмкиных – Григорий Александрович – будет записан в рейтары лейб-гвардии конного полка. Этот дворянин станет знаменитым государственным деятелем, по его приказу в городе на Неве отстроят прекрасный Таврический дворец, а рядом расположенная улица получит имя Потёмкинской. Потомок Пушкина спустя полторы сотни лет уже начнёт писать стихи. Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин воспоёт город, отстроенный на отбитых у шведов невских берегах и островах. Но разве могли знать об этом пировавшие в Москве воеводы? Они просто предавались мечтам!
Слово за словом добрые приятели – в который раз – принялись обсуждать условия заключённого со шведами перемирия.
– Собрались в какой-то деревеньке[84] близ Нарвы в декабрьскую стужу как тати… – забурчал недовольно Потёмкин.
– Всё ж Ордин-Нащокин постарался! Как-никак не просто посол, а и Лифляндский воевода! – возразил Пушкин. – Обставил шведов по всем статьям: Юрьев[85] за нами, Мариенбург за нами, Царевич-Дмитриев за нами, – начал он загибать испачканные липкой пряничной начинкой пальцы. – Дале: Борисоглебов, Нейгаузен, Сыренск…
– Так те перстов не хватит! – хмыкнул рейтар. – Чай три десятка городов теперя наши!
– И впрямь! – весело согласился Пушкин. Торжествующе подпрыгнули жёлтые огоньки. Потянулись к потолку тени пирующих.
– Так ить Ниеншанца али Орешка не выговорил! – пристукнул кулаком по столу Потёмкин. – А тама – выход по Неве к морю! Как его наставлял всемилостивейший государь: хоть полоску земли заиметь надо!
– Ушло войско с Невы! Кто ж обратно пустит! Это из Юрьева да ливонских городов нас ещё выбить надо, – резонно заметил Змеёв.
Жёлтые язычки на свечах качнулись в сторону покорителя Ниеншанца – и тень его упала на стену, украсив её преогромной бородой, в несколько раз превосходящей реальную потёмкинскую.
– Какой-никакой, а прибыток есть, – согласился стольник. – Я ить всё ведаю, как торговался швед с Ордин-Нащокиным. И Горн там вороном вокруг кружил, каркал чё-то в ухо королевскому послу. Васку-то мово Афанасий Лаврентьич в Посольский приказ забрал да с собой на толковище со шведами возил. И как толмача, и как лишню пару вострых глаз да чутких ушей.
– Добрый отрок! – подтвердил Змеёв. – Был у меня недавно. Токмо потому и приказал провесть, кады на тя сослался. А то мои люди поначалу не разумели: назвался Прусовым, какого-то шведа в русском платье привёл.
– Так енто ж ритмейстер, мы его в Канцах пленили! – засмеялся Потёмкин. – Мыслю, он к тебе о рейтарах толковать приходил! Кады ему Васка поведал, как вы с князем Хованским Делагарди отделали, старик места не находил! Он же баял нам скоко: токмо шведы да немцы в рейтарах служить могут. О наших рейтарах слушать не желал, всякими поносными словами финских рейтар хулил!
– Где у тя рейнское? Тута? – полковник поднялся с лавки, потянулся к братине и, сделав прямо из неё приличный глоток, продолжил. – Думал поначалу – с масленичных шествий Васка с каким знакомцем, можа даже с тобой. Кто ж кем облачается и вытворяют…
– Ох вытворяют! – подтвердил Пушкин, потянувшись за очередным пряником. – У мово родича в деревеньке под Тверью прошлой Масленицей мужики, захмелев, одного из своих царём выбрали!
Свечи, словно удивившись, махнули язычками – и тень Пушкина почему-то упала на стену кудрявой от частого подмигивания трепещущих жёлтых язычков.
– О как! – хлопнул в ладоши Потёмкин.
– Да.
