Поили хлебным вином, водили его по деревне, в барабан били, с ружья палили! А опосля все в сугроб свалились и заснули. Еле бабы по домам растащили – замёрзли б!
– Точно. И я велел потому их пустить, – продолжал Змеёв. – Тут Васка мне и грит:
– Это шведский рейтар.
– Масленичный швед? – спрашиваю.
– Нет, – ответствует отрок, – взятый Потёмкиным в плен на Неве офицер Берониус.
– Швед русскую речь изучил знатно, толмач не снадобился, – улыбнулся полковник. – Назвался бывшим рейтарским ритмейстером, просил про бой с Делагарди ему сказывать подробно. Как рейтар рейтару. Ну, я и расписал ему про ночную атаку, как риксмаршал пушки в реку покидал и отошёл, и про штандарт его, нашими взятый.
– Совсем расстроил старика! – в шутку попенял приятелю Пушкин.
– Ну да. Он всё поносил финских рейтар и местных жителей, набранных в войско. Поведал мне, что у Густава Второго Адольфа армия была мала, да вся из шведов, потому и били они всех подряд. Как он расписывал битву при Брейтенфельде, вхождение в Мюнхен! И как ругал Делагарди с Горном! А наших похвалил. Сказал, что убедился, мол, русские всё могут: и на судах ходить, и в рейтарах служить, токмо подучиться нам надо – и Короне шведской мало не покажется! Я велел подать сулею испанского вина, дабы успокоить беднягу! А потом предложил в качестве волонтёра вступить в мой полк – обучать новобранцев.
– Так он уже на службе! – Потёмкин отправил в рот большой кусок пряника и энергично задвигал челюстями.
Свечи, будто решив пошутить, тряхнули огоньками – и тень головы стольника, слившись с широким воротником кафтана, преобразилась в настоящую драконью голову, пожирающую свою жертву.
– Да, он обсказал: взял его-де боярин Милославский в Иноземный приказ проверять тех офицеров, что из других стран к нам просятся: годны ль к строю, мочно ль им солдат доверить в новых полках? А то у Ильи Данилыча токмо инструкция, составленная покойным Бокховеном, имелась: что должон ведать и делать уметь любой начальный человек, от гефрайтера до полковника.
– Дело нужное, а то Польша опять ратится! – полковник нехорошо выругался и, поставив локти на стол, подпёр ладонями гладко выбритое лицо. – И казаки в Малороссии после смерти Хмельницкого тож немирны да непокорны! Долго воевать придётся, начальные люди нужны!
– А рази Якоба твово не нать вертать в Швецию? О пленных Афанасий Лаврентьич с шведом вроде толковали? – полюбопытствовал Пушкин.
– Тут тако дело, – расплылся в улыбке Потёмкин. – Васка мой от человека Горна, коий, как я грил, тоже в той деревне не нахлебником сидел, сведал, что ритмейстера Берониуса генерал включил с списки убитых. Человек горновский, некий Игнатка, что ли, ну, его ишо Фома-стрелец за Горна принял и в плен взял под Нарвой, узрев Фому Извекова, коий ноне уж полуголова[86] и послов охранять был послан, обрадовался ему, аки отцу родному! Скакал круг Фомы, мёл языком, как помелом, а Васка пересказывал: Ордин-Нащокину кой-какие его байки и для дела сгодились! Так вот, сей пустобрёх поведал, что хозяин его, распекая шведских начальных людей, часто приводил им в пример покойного ритмейстера как образец королевского офицера. Проведав о том, загрустил пленник: «Всё, нет больше ритмейстера, нет дворянина Берониуса. Официально на родине я признан мёртвым. Имение, поди, уже дальней родне перешло. В свитках рыцарского замка меня пометят умершим без потомства».
И – решился вояка! Его тута одна купчиха заприметила, ну, он тож был не прочь, но… Мешали вера лютераньская и служба королевская, – заливался соловьём Пётр Иванович. – А теперя вышло так, что нет никакого Берониуса! Он перетолмачил своё имя на русский манер, став Медведевым, и крестился по православному обычаю! Рейтар не раз говаривал, что всё равно как молиться – Он слышит всякого!
– Нет на него на Москве патриарха Никона[87]! – пробурчал Пушкин.
– Дале согласился он служить у Милославского в приказе. А тот и распиши великому государю историю Берониуса, Васки и купчихи во всех красках. Как Васка шведа выхаживал и в православие-де обратил, как ритмейстер помог мальцу из застенка убечь, как купчиху с дочками от татей спас. Изрядно повеселил тесть царя рассказом.
– У нашего всемилостивейшего государя доброе сердце! – встал и перекрестился Змеёв. Остальные последовали его примеру.
Тени повторили их жесты, повинуясь своим хозяевам.
– И повелел государь быть бывшему ритмейстеру и шведскому рыцарю Якобу Берониусу в крещении Якову, русским дворянином и маеором Медведевым, за приём офицеров в новые полки у Иноземном приказе ответствовать. А Васку, по челобитной маеора Медведева, разрешил усыновить. Мало того! Вспомнил наш всемилостивейший государь: попович добыл первый шведский морской стяг. Так что Васку он утвердил в шляхетском достоинстве да испоместил!
А на зимний мясоед свадьбу шведа с купчихой сыграли[88].
– Так вот почему мои люди враз не поняли! Он мне ведом как Свечин, а ныне сказался Медведевым! – пристукнул по столешнице полковник.
Тень от кулака подпрыгнула на стене в такт удару а от длиннющего рукава кафтана мелькнула по стене сабельным ударом.
– Ну да, московский дворянин Василий Медведев, – уточнил Потёмкин.
– А твово казака – невского стражника, часом никто из бояр не усыновил? – продолжил шутить Пушкин.
– Сёмку-то? Нет. Но он – тоже при Ордин-Нащокине. Чем занят – никто не ведает, но мыслю, над подсылами поставлен у Лифляндского воеводы. Кстати, к Ордину и старый ясаул со своими казаками подался, как ни просил его Хованский с ним остаться. Поскольку у Афанасия Лаврентьича морские струги теперя есть, а Лука про Стокгольм не забыл!
– Чаю, думному дворянину и воеводе ишо и мои струги сгодятся! – с надеждой произнёс Змеёв.
– Всяко сгодятся! Замирились-то на три года! – согласился Потёмкин. – Можа нам с Пушкиным на них ещё к Орешку да Кореле с войском итить! Али по Двине сызнова государь двинется!
– Заберём рано ль, поздно ль у шведов Неву, и поставит царь Алексей Михайлович тя, али уж великий государь Алексей Алексеевич[89] сына, а можа и внука твово там боярином и воеводой! – улыбнулся Потёмкину Пушкин.
Жёлтые язычки на свечах весело заплясали, тени на стенах состроили развесёлые рожицы друг дружке.
Весёлый пир продолжался до полуночи.
…В это самое время в одном из богатых купеческих домов Замоскворечья, пожелав женщинам приятных снов, заперлись в малой горнице бывший ритмейстер и усыновлённый им Василий, оба теперь – дворяне Медведевы, и, не обращая ни малейшего внимания на завывание уличной метели, заговорили по-шведски.
– Я специально выбрал столь поздний час, дабы открыть тебе секрет, Базиль, усадив уже заметно возмужавшего отрока к столу, заговорщицким тоном произнёс швед. – Благодаря приданому
