ее. Старый Зануда, как обычно, поддакивал ему.
Когда наступил очередной день выплаты процентов, то Чайна Астер, приложив чрезвычайные усилия, смог заплатить агенту Орхиса лишь малую долю причитавшихся денег. И часть этой доли состояла из карманных денег его детей (блестящие десятипенсовики и новенькие четвертаки, извлеченные из копилок), а также от заклада в ломбард лучшей семейной одежды, поэтому его жена и дети больше не могли ходит в церковь. А поскольку старый ростовщик тоже начал проявлять нетерпение, Чайна Астер заплатил ему проценты по долгу, а остальные насущные долги выплатил, когда заложил свое свечное производство.
Когда наступил день следующей выплаты Орхису, Чайна Астер не смог собрать ни одного пенни, о чем с огорчением сообщил его агенту. Между тем, подходил срок выплаты по расписке для старого ростовщика, и Чайна Астер не имел никаких средств для расчет. Однако, как это бывает, когда небо посылает дождь в равной мере на праведных и грешных, внезапно умер дядя его жены, преуспевающий красильщик, и ростовщик вступил во владение частью имущества, которое по завещанию причитало жене Чайны Астера. Когда подоспел срок следующей выплаты для Орхиса, положение Чайны Астера ухудшилось до крайности, ибо кроме безденежья он ослабел от болезни. Едва дотащившись до агента Орхиса, он встретился с ним на улице и рассказал о своем состоянии. Выслушав его с серьезным выражением лица, агент ответил, что, согласно инструкции своего работодателя, в настоящий момент он не будет досаждать с выплатой процентов, но к моменту окончания срока долговой расписки Орхису придется расплачиваться со своими крупными долгами, поэтому оплата должна быть произведена в указанный срок, – разумеется, с учетом неоплаченных процентов, и более того, поскольку Орхис допустил неуплату этих процентов большую часть времени, он надеется, что в общей сумме выплаты Чайна Астер учтет ежегодные процентные начисления на эти проценты. По правде говоря, закон не требовал этого, но так было принято между друзьями, вступавшими в деловые отношения.
Вскоре после ухода агента Старый Простак и Старый Зануда посетили лавку Чайны Астера, но, – будь то солнечный удар, последствия слабости, их неожиданное появление, или же все вместе, – бедный Чайна Астер упал на пол, сильно ушиб голову и потерял сознание. Это случилось в июле, в такую жару под слепящим солнцем, как иногда бывает на берегу Огайо. Его отвезли домой; еще несколько дней он провел в перемежающемся бреду и бодрствовании, пока наконец, глухой ночью, его душа не отлетела в мир иной.
Старый Простак и Старый Зануда, никогда не пропускавшие похороны, – которые, кстати, были их главным моционом, – находились среди самых искренних плакальщиков, провожавших в могилу останки сына их старинного друга.
Не стоит и рассказывать, что последовало далее: как свечная фабрика была продана по закладной, как Орхис не получили ни пенса за свой кредит, и как, в случае несчастной вдовы, наказание смягчилось милосердием, ибо оставшись нищей, она не осталась бездетной. Тем не менее, безразличная к этому послаблению, она горько сетовала на свой жребий и жестокость мира, что быстро свело ее из нищеты в мрачную могилу.
Несмотря на тяготы, в которых Чайна Астер оставил свою семью, несмотря на очевидное помрачение его ума, которое казалось естественным следствием не только жестокого удара, но и многолетней эйфории, которую никто не мог оценить по достоинству, в конце концов он был удостоен должных почестей. После смерти его вдовы, свободные граждане Мариетты отдали дань уважения высоким моральным принципам Чайны Астера, и, в знак признания его заслуг, выпустили резолюцию, согласно которой его дети, до достижения совершеннолетия будут считаться «гостями города». Это была не формальная любезность, вроде звания «почетного горожанина» от городских властей, ибо в тот же день сироты были водворены в гостеприимное учреждение, где их достойный дед, некогда тоже объявленный гостем города, испустил свой последний вздох.[257]
Иногда люди воздают должное памяти честного человека, но его могила остается без подобающего монумента. Однако свечник не остался в безвестности. Вскоре Старый Простак приобрел надгробную плиту и задумался о короткой, но выразительной надписи, которую можно было бы разместить на ней. Но потом в пустом бумажнике Чайны Астера обнаружилась эпитафия, – вероятно, написанная в один из безутешных часов, сопровождаемых большими или меньшими умственными отклонениями, когда до его смерти оставалось несколько месяцев. В памятной записке на обратной стороне он выражал желание поместить эту надпись над его могилой. Хотя Старый Простак был согласен с общим духом эпитафии (говорили, что он и сам временами был склонен к ипохондрии), ее стиль показался ему немного натянутым, так что после консультации со Старым Занудой он решил воспользоваться эпитафией, но с некоторыми сокращениями. И хотя даже после этого надпись казалась ему слишком многословной, он пришел к выводу, что нужно позволить мертвому человеку говорить от себя, особенно если это искренние слова и душеспасительное назидание. Поэтому он распорядился высечь на камне нижеследующую эпитафию.
ЗДЕСЬ ПОКОЯТСЯ ОСТАНКИ
СВЕЧНИКА ЧАЙНЫ АСТЕРА,
ЧЬЯ КАРЬЕРА БЫЛА ПРИМЕРОМ ИСТИНЫ СВЯТОГО ПИСАНИЯ,
ОБНАРУЖИВАЕМОЙ В МЫСЛЯХ МУДРОГО СОЛОМОНА,
ИБО ОН ПОЗВОЛИЛ УБЕДИТЬ СЕБЯ,
ВОПРЕКИ СВОЕМУ ЗДРАВОМУ СМЫСЛУ
В ПОТВОРСТВЕ ДРУЖЕСКОМУ ДОВЕРИЮ
И ОБРАЗУ БЛЕСТЯЩЕГО БУДУЩЕГО,
НЕ ПРИСЛУШАВШИСЬ К ПРОТИВОПОЛОЖНОМУ МНЕНИЮ
Эта надпись вызвала много пересудов в городе и была жестко раскритикована капиталистом, – человеком очень жизнерадостного толка, – который выдал Чайне Астеру закладную на имущество в обеспечение его долга. Она также показалась оскорбительной человеку, который на городском собрании первым выступил за создание похвальной эпитафии для Чайны Астера. Он отказался поверить, что свечник сам сочинил ее и обвинил в авторстве Старого Простака, упомянув о неких внутренних свидетельствах, якобы доказывавших, что только старый брюзга мог сочинить такие горькие сетования на судьбу. Но, несмотря ни на что, надгробие осталось стоять. Разумеется, Старый Простак получал всемерную поддержку от Старого Зануды, который, однажды собравшись на кладбище в пальто и ботинках с галошами, – ибо, несмотря на солнечное утро, он опасался сырости из-за обильной росы, – долго стоял перед надгробием и читал эпитафию вслух, слово за словом. Потом, встретившись на улице со Старым Простаком, он стукнул клюкой по мостовой и произнес: «Дружище Старый Простак, это очень хорошая эпитафия. Однако там не хватает одного короткого предложения». На это Старый Простак ответил, что уже слишком поздно, поскольку высеченные слова, в обычной манере для подобных надписей, расположены таким образом, что вставки невозможны. «Тогда я помещу это в виде постскриптума», – сказал Старый Зануда. Соответственно, с одобрения Старого Простака, он высек в левом нижнем углу надгробия нижеследующие слова:
