Я дожидаюсь, пока бен Хаду отлучится из-за стола, и тихо говорю сэру Джеймсу:
— Прошу вас, не показывайте беспокойства, когда я скажу вам то, что собираюсь. Ваша жизнь зависит от сдержанности.
Актер из посла никудышный — он смотрит на меня с изумлением. Я склоняюсь к еде, словно очень занят отделением мяса от костей. Сэру Джеймсу и его свите, я заметил, дали какие-то новые приспособления для еды, словно двух рук недостаточно. Продолжая крутить хрящ, я тихо говорю:
— В гареме султана есть англичанка. Ее зовут Элис Суонн. Ее семья переехала в Гаагу во время гражданской войны, отец ее был упорным роялистом, ему пришлось бежать, чтобы спастись. Элис захватили корсары, когда она плыла из Голландии в Англию, где должна была выйти замуж за английского джентльмена. Диван корсаров подарил ее султану четыре года назад; с тех пор она здесь. Она не просила о выкупе: говорит, ее мать — престарелая вдова, без гроша, а с женихом она ни разу не встречалась.
Я отваживаюсь поднять глаза и вижу, что он внимательно слушает.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Ее жизнь в опасности. Можете ли вы помочь ей выбраться отсюда?
— Вы о том, чтобы заплатить за нее выкуп?
Он смеется:
— Ваш султан пытался содрать с меня двести пиастров за простого раба — сколько, полагаете, он захочет за одну из женщин своего гарема?
Состояние, понятно. Но я упорствую.
— Она — английская леди. Разве для вашей страны не позорно то, что ее держат здесь?
Он поджимает губы:
— Она перешла в турецкую веру?
Как грубо.
— Только на словах, сэр. Не в душе. Если бы она не приняла ислам, ее бы давно не было в живых.
— В таком случае я ничего не могу для нее сделать, независимо от того, стала она отступницей под давлением или нет.
— Если вы не поможете ей, сэр, боюсь, ни она, ни ее маленький сын не доживут до конца года.
— Что ж, я ничем не могу помочь. Она теперь магометанка, как и ее отпрыск. Справляйтесь сами.
— Это не по-христиански, сэр…
Он буравит меня взглядом.
— Я не привык, чтобы какой-то черномазый без яиц учил меня манерам!
Я стараюсь не показать гнева. Вместо этого я тянусь через стол, беру тарелку и с улыбкой предлагаю послу:
— Простите, я забылся. Позвольте искупить вину: уверен, вам это понравится, сэр. Это изысканный деликатес.
Смягчившись, он накалывает кусочек вилкой, разрезает и отправляет в рот.
— Ммм… Великолепно. Что это?
— Бараньи тестикулы, приготовленные в пятилетнем масле, — с некоторым удовольствием отвечаю я, и он бледнеет и прикрывает ладонью толстые губы.
Когда возвращается бен Хаду, я, извинившись, удаляюсь.
На следующий день переговоры начинаются скверно: посол оставил шляпу в своих покоях, но имел наглость принести парик. Исмаил не высказывается по поводу столь прямого оскорбления сразу, но позже презрительно заявляет, что не может вести дела с неверным, который так невоспитан, что даже не снял башмаки в приличном обществе. Посол в ответ говорит, что англичане не обсуждают дела в чулках; но Исмаил непреклонен. Когда башмаки сняты, мы понимаем, почему он хотел остаться в них: чулки сэра Джеймса печальным образом пришли в негодность, порвавшись на пальцах и пятке. Все оставшееся время ему явно не по себе, он пытается спрятать ноги.
Обсуждение будущего Танжера, похоже, не принесет плодов, поскольку Исмаил раздражен. В конце концов сэр Джеймс, видя, что возможность мира или договора тает на глазах, соглашается на условия султана; но с одной оговоркой.
— Сир, в таком случае, я попрошу вас отправить посла со мной в Лондон, встретиться с королем Карлом и его советниками для дальнейшего обсуждения этого вопроса.
Подумав, Исмаил соглашается, к моему удивлению. Посол, кажется, тоже удивлен. Он явно думает, что выиграл очко и решает нажать на султана в вопросе английских пленников. Но Исмаил неколебим, когда речь идет о размере выкупа.
— Двести пиастров за каждого или ничего.
Сэр Джеймс тяжело вздыхает.
— И еще, об англичанке в вашем гареме.
— Англичанке? — повторяет Исмаил, словно не расслышал.
— Элис Суонн, если не ошибаюсь.
Сидя возле султана, над записями, я склоняюсь и зажмуриваюсь в отчаянии. Англичане такие прямолинейные! Они что, не знают, что невежливо так прямо приступать к сложным вопросам, словно бык, ломящийся сквозь розовый сад? Но Исмаилу, похоже, весело.
— В личных покоях у меня тысяча женщин со всего света, — похваляется он. — Есть француженки, испанки, итальянки, гречанки и турчанки; есть русские и китаянки, индианки и женщины с берегов Ньюфаундленда, из джунглей Гвинеи и Бразилии, из портов Ирландии и Исландии. А вы про какую-то одну англичанку?
— Она — моя соотечественница, и мне сообщили, что ее отец был преданным сторонником покойного отца нашего короля. Я уверен, наш монарх будет очень вам благодарен, если вы ее возвратите.
Исмаил и глазом не ведет.
— Благодарность ничего не стоит. Но Белая Лебедь… ах, Белая Лебедь бесценна. Но даже если мы оговорим сумму (чего, разумеется, не будет, поскольку женщина мне очень дорога), дама сама обратилась в истинную веру и не захочет оставить свой маленький рай или тем более ребенка. Наш сын Мохаммед — наследник трона в этой, в своей, стране; он никуда не может отправиться без моего благословения.
— Понимаю, — послу неловко, он бросает на меня обвиняющий взгляд. — Что ж, тогда вернемся к вопросу о пленниках-мужчинах…
Султан машет рукой — ему все это надоело.
— Идем, Нус-Нус.
Он поворачивается к англичанину спиной — непростительное оскорбление! — и уходит, не проронив более ни слова.
На следующий день сэр Джеймс Лесли и его свита уезжают. Меня в числе прочих отправляют сопровождать их до северной дороги. Как и Самира Рафика. Сложно сказать, кто за кем следит: хотя тафраутец почти, или совсем, не говорит по-английски, я замечаю, как он поглядывает на меня, бен Хаду и каида Омара, если мы перемолвимся с послом хоть словечком. Сэр Джеймс со мной резок и в глаза мне не смотрит. Думаю, он винит меня за вчерашнюю неловкость. Когда мы прощаемся, по-английски, пожимая друг другу руки, я прошу, чтобы он позаботился о нашем деле и в Англии, но он отвечает лишь:
— Этот вопрос закрыт, — и разворачивает лошадь, чтобы попрощаться с каидом и Медником.
— О чем вы говорили? — спрашивает Самир.
Его острое лицо исполнено любопытства.
Я прячу разочарование и коротко отвечаю:
— Тебя не касается.
— Он никогда не отпустит ни тебя, ни Момо, — говорю я Белой Лебеди, когда предоставляется случай побывать в гареме. — Прости, Элис, я старался.
