Бабушка на пороге кухни вдруг обернулась, будто её толкнули в спину и рявкнула:
— Лесик!!! Подойди сюда… прентко!
Тётя Зоня выронила сапог и чуть не упала. Витя споткнулся на ровном месте. Тётя Женя опасливо присела на низенькую, оббитую гвоздями скамеечку и обхватила колени руками. Храбрая Вакса отважно укрылась в ванной.
Я посеменил к бабушке, нутром чуя скорую и беспощадную расправу. Возможно, дыбу.
— Стань обок и повторяй, — прошипела мне прямо в ухо бабушка, — и руками, руками води — как я. Скончим этот кудель-мудель.
Она откинула назад прядь волос и с силой поддёрнула рукава блузы, я услышал треск ниток.
— In nomine… — начала бабушка, я послушно приступил вторым голосом и дальше… дальше это оказалась не молитвой.
До сих пор не решаюсь повторить тот набор звуков.
Возможно, это была латынь, какой ее запомнили варвары — сарматская или венедская. Может, кирпичи в кладовке или ель в дальней комнате и были рады слышать слова типа: «префация», «иллатия», «изурире» или «анимус» — я нет. Дар, применённый бабушкой, был сильнее меня, сильнее ветра за окнами и сильнее присутствующих.
— Ибо это великая тайна воплощенного слова. Да будет так… — завершила бабушка.
— Так… — эхом повторил я. Голова у меня закружилась. По коридору прокатилась волна тёплого воздуха, запахло свежестью и полевыми цветами. И мне показалось, всего на мгновение; будто я слышу треньканье шарманки из бабушкиной комнаты. Галлюцинация.
Появилась Вакса, воплощая собою невинность и добродушие. Кошка расхлябанным шагом пересекла переднюю и потерлась об мою штанину. При этом она попробовала мурлыкать. Я озадаченно почесал её за ухом — хищник упал на спину и кокетливо подёргал лапками.
Второй меня сразила тётя Женя.
— Надо бы, — сказала она, мечтательно рассматривая дверь, — нарезать лимонов. Пойду поищу, я спрятала банку с ними в шафу.
Неля с Витей, шушукаясь, удалились вслед тётке. До меня долетело их хихиканье. Походка кузины была несколько развинченной, она всё ещё куталась в плед, то и дело наступая на его края.
Тётя Зоня рывком расстегнула лыжный комбинезон и, вывернувшись из него подобно линяющей кобре, решительно заявила:
— Я слыхала, есть вода? Иду в душ первая! Грязной за стол не сяду.
Туманными, зелёными с тёмным ободком, глазами она скользнула по нам с бабушкой и менее решительно сказала:
— Мы, мама, должны поговорить, — она слегка потерла лоб и сквозь ладонь продолжила. — Эта телеграмма…
— Моя ты фурия, — нежно сказала бабушка. — Иди, смой неспокуй.
Тётя Зоня выдохнула, потрогала туго затянутый хвост рыжих кудрей и пошагала в ванную, к подолу ее чёрного свитера прицепилась жёлтая ниточка. Недлинная.
— Шатен? — с сомнением спросила бабушка и отогнала от двери оглушительно мурлыкающую кошку.
— Блондин, — сказал я. — Аксель… этот.
В отдалении пыхнула колонка и полилась вода.
Кузина моя, Яна, попутавшись в своем комбинезоне, швырнула его под вешалку. Прямо в лужу, натекшую из-под их с тёткой лыжных ботинок. Внезапным жестом, словно ковбой кольт, выхватила здоровенную косметичку и клацнула ею.
— Где она её прятала? — удивился я и только хотел спросить, как Яна, шепелявя больше обычного, прошелестела. — Долшна наришовать глажа!! Ну как я ш таким лицом… голым и за штол…
— Иди до покоя, — сказала бабушка, — до хлопачкув. Иди. Иди.
Яна развернулась и поплыла в кашу с Витей комнату, по дороге она задела лыжи. С грохотом они упали. Яна не вздрогнула и не обернулась.
Бабушка покашляла в кулак, извлекла небольшой кружевной платочек и промокнула пот на лбу и над губой. Запахло «Быть может» и более сложно — матиолами и табачком.
— Устала, — вздохнула бабушка, — от внезапности случайной. Чую фалш, но чье то — не скажу.
Я поднял лыжи и сунул их в угол.
— Совпадения, — подумал я слух. — Всё просто.
— Тылко з виду[124], — откликнулась бабушка и пошла в кухню.
У стола бабушка поманила меня пальцем, церемонно опустилась на стул и, закуривая, спросила:
— Перекручиваешь мне чары? Ты то шпециялно?
— Это допрос? — спросил я и мрачно высморкался.
— Вопрос… — произнесла бабушка торжественно. — Пока что, — и она стряхнула пепел в черепаху. Одинокий гость робко проплыл к столу. Бабушка не глядя щёлкнула пальцами и серебристая фигура, содрогнувшись, исчезла в стене.
— Я просто чую тут чью-то волю. И чары, — раздумчиво сообщила бабушка. — Для них нет двери, нет за…
— Говорили уже, — буркнул я и сел на пуфик.
— Послушаешь. Запомнишь. Быть может, — процедила бабушка и раздавила сигарету. — Применила Дар, доплела чужое деянье, — сказала она и хлопнула ладонью по столу, — чаровала на Вигилию. Грешна.
— Осознание есть первая ступенька, — сообщил я.
— Точно то же мне говорил один доктор, — сказала бабушка. — Его немцы повесили, после… Такое. Я всем сбила жичения. Память про них. Навела марение, такое как мне, там.
— Что, уже никто не хочет кушать? — спросил я и обнаружил за пуфиком тапки в клеточку.
— Забыли про то — на время, — сообщила бабушка и потрогала гемму. — Но как ты усилил мой Дар, то забыла и я. Жичение. Своё.
— Вы хотели подарить мне десять рублей, — быстро сказал я и надел тапочки.
— Такое… — огорченно сказала бабушка. — Видишь, как всё покрутилось — уже и не подарю.
— Я ж напомнил, — озадачился я.
— Надо было ждать, пока вспомнила б сама. Теперь то твоё желание — не моё, — изрекла бабушка. — Буду скупионная и прочту литературу шпециальну.
— Какая-какая? — переспросил я тревожно.
— Такая, как ты не бываешь, — равнодушно заметила бабушка, — сосредоточона…
— Будете говорить со Старой Книгой? — злорадно осведомился я. — Творческих успехов. Уж она вам подскажет, — я пошевелил ногами в тапках и прогнусавил:
— В сорок третьем году вы забили мыша́, теперь у вас отвалилась голова — вот и не суетитесь…
— В том годе, что ты сказал, мышей не было — их поели раньше, — сказала бабушка и со вкусом отхлебнула компоту. — Удался! — сказала она. — И каблуки не носили. Обувь была деревляная — стукалки. Она поправила волосы. — Ну, ты раскладывай сер… салфетки, — обратила бабушка ко мне зелёные очи и вздохнула.
— Чары скоротечны.
— И салфетки превратятся в белых мышей, — вставил я. — Недоеденных в войну…
— Гадула бессовестна! — сказала бабушка и вышла.
