Из дальнего угла к их столу подтянулся еще кто-то из единомышленников, одетый на удивление стильно: в темно-синем костюме от Версаче, туфлях Экко и галстуке, видимо, от Валентино. На запястье у него тускло поблескивали массивные часы, смутно знакомые Мияме по фото в журнале «Форбс», но там речь шла о семействе Ротшильдов. Лицо незнакомца тоже было знакомо – очевидно, оно появлялось когда-то на страницах российских, а может быть, и японских газет, а то и на телеэкране. Джентльмен не представился, однако приветливо улыбнулся и по-хозяйски сел на свободное место. Тем временем два официанта в поддевках с логотипом УЖ на груди и на спине неслышно сновали вокруг гостей, накрывая столы сноровисто и быстро.
Было заметно, что, при всей либеральной ориентации заведения, здесь предпочитают заморским яствам патриотическую национальную кухню. Через несколько минут перед взором японского гостя уже красовалась селедка под шубой, соседствуя с винегретом, салатом оливье, квашеной капустой, малосольными огурчиками, вареной молодой картошкой под укропным сметанным соусом, белыми грибочками в маринаде, тамбовским окороком, говяжьим языком с хреном, осетром на блюде, заливной севрюгой и громадной икорницей в форме раковины, полной отборной зернистой астраханской черной икры.
– Вы уж не обессудьте, господин Мияма, – начал усатый лидер Союза левых сил, смакуя свой изысканный вводный оборот. – Мы тут камерно, по-семейному собираемся иногда. Вот и сейчас решили вас попотчевать чем Бог послал. Конечно, человека вашего уровня нашими простецкими расейскими блюдами не удивишь, но заморскими лангустами да устрицами, извините, не балуемся. Сами знаете, под санкциями живем. Так что позвольте, как говорится, наполнить ваш сосуд.
С этими словами усач обхватил бутылку «Белуги» двумя руками и бережно нацедил Мияме из диспенсера полный фужер, который, судя по всему, предназначался для минеральной воды. Остальные восприняли слова Парщикова как команду к действию и немедленно разлили по бокалам еще две бутылки, проигнорировав стоявшие рядом хрустальные рюмки.
– Разрешите я скажу, – волнуясь, начал Антон Провальный, держа фужер за нижнюю часть ножки на весу. – Сегодня нам представился счастливый случай. Как выражаются наши друзья в Америке, лаки чанс. У нас за столом сам профессор Мияма, известный на весь мир переложениями русской классики. Человек, наводящий мосты через континенты и роющий, можно сказать, тоннели под океанскими водами. Это человек, посвятивший жизнь изучению русского духа и познанию русской, преимущественно женской, плоти. Человек-легенда, так много сделавший для сближения наших народов на уровне «корней травы». Один из столпов японской демократии. Он приехал к нам не только как посланец японской культуры, но и как вестник, готовый вострубить в рог начало Судного дня. Предлагаю тост за его драгоценное здоровье и полное взаимопонимание между нами.
– Ур-ра-а! – вполголоса проскандировали присутствующие, чокаясь с Миямой и радостно ему улыбаясь.
Все отпили по большому глотку и потянулись к закуске.
– Вот оно, признание! – ёкнуло у профессора в груди. – Все-таки русские замечательный народ – не то что холодные, не ценящие своих героев японцы. Все-таки русская либеральная интеллигенция не имеет аналогов в мире!
Подняв фужер тем же манером за хрустальную ножку (он знал, что русские так чокаются, чтобы громче звенело) Мияма растроганно произнес своим бархатистым тенором:
– Благодарю вам, господа. Мне очень приятны такие ваши обзывания. Я действительно горячий фэн русской духовитости и даже, может быть, вестник. Но это большой секрет и о нем мы будем умолчать. А сейчас позволяйте, пожалуйста, поднять тост за вашу прекрасную духовитость!
Все снова чокнулись, отхлебнули из фужеров и закусили немудреными отечественными яствами. Некоторое время за столом царило молчание, нарушаемое только мерным позвякиванием вилок и ножей о фарфор. Наконец Степан Парщиков оторвался от своего куска севрюги и, отерев салфеткой усы, обратился к японскому гостю:
– Господин Мияма, а правда ли, что в Японии читают Достоевского и любят русские песни?
– Правда, – подтвердил профессор, тщательно пережевывая кусок тамбовского окорока. – Достоевского читают и даже пишут. А песни поют. У нас поют в караоке «Катюша» и еще много разных.
– Надо же! – восхитился лидер Союза левых сил. И у нас поют!
– У нас так много общего! – с деланым оживлением заявила Инесса Фукс, видимо, ждавшая только удобного случая, чтобы вступить в беседу. – Вот я, например, обожаю суши. И сашими тоже. Особенно из тилапии.
– Что, из терапии? – не понял Мияма. Как любой японец, он не чувствовал особой разницы между звуком р и отсутствующим в его родном языке л.
– Из тилапии. Ну, это же самая лучшая японская рыба. Как дорадо!
– Очень жалко, но я их не знаю. Не имел удовольствия… В Японии эти рыбки не живут, – пожал плечами Мияма, отхлебывая из фужера. – У нас там судзуки, туна, бури, масу, сякэ[36]… Много разных, но осетра, севрюги нету. К сожалению. В Японии таких суси и сасими нет. Я думаю, тут и зарыта собака русской духовитости.
– Какая собака? – насторожился Антон Провальный? – Где она зарыта?
– Тут. В русской водке, осетре и черной икре. Это ведь традициозная закуска к водке, так?
– Так, – согласился Антон, и остальные присутствующие одобрительно закивали.
– Ну вот! – торжественно заключил Мияма. – Значит, и Лев Николаевич, и Федор Михайлович, и Антон Павлович, и Алексей Максимович, и Петр Ильич кушали икру и осетрину с водкой. Может быть, даже Николай Васильевич и Александр Сергеевич тоже. И много других. Это их единяет. Так?
– Ну, наверное, – неуверенно промычал Провальный.
– А остальные вкусы разные, так?
– Ну, наверное.
– Значит, тут она и зарыта. Тайна русской духовитости. Все великие гении в России пили водку и кушали черную икру, а также осетров горячего закопчения. Так они постепенно грузились в глубины психики и писали свои мастерписы, как говорят русские критиканы. А больше ни у кого в мире не было такой закуски к такой водке. Поэтому они такое не писали! Я давно об этом гадал, а сейчас меня обсенило. Знаете, почему в России уже так давно почти нет по-настоящему духовитых классиков, кроме вашего Чернова? Правильно! Потому что хорошие писатели в России стали бедные. На водку у них денег хватает, а на икру и осетрину уже нет. Отсюда возникает дефицит духовитости в своевременной России. И в мире. А в Японии ее вообще нет, потому что японцы пьют сакэ, а осетрину и черную икру совсем не едят. Зато они едят суси и сасими. Поэтому у японцев такой интерес к плоти, особенно к рыбной и также к женской немножко. Наверное, сырая рыба возбуждает плотоедное либидо.
– Ага! – торжествующе воскликнула Инесса Фукс, подскочив на стуле. – Я так и знала! Я чувствовала, что это не случайно!
