Так Нинка распаляла себя.
И, отпив принесенного вина, сказала:
— Признаюсь, виновата. Она обещала мне исправиться. Не получилось, горбатого могила исправит.
— А в чем дело? Она часто такая неуравновешенная?
— Всю жизнь. Она у нас, в Рудном, чуть одну женщину не убила. Из ревности.
— А мужчин много было у нее?
— Я за всю жизнь столько не наберу! Она на панели почти год пробыла, сифон подхватила, испугалась, прервалась на время.
— Сифон?
— Сифилис. Да не бойся, вылечила уже. А этот бред ее про то, чтобы в Израиль с тобой уехать, это не я придумала, это она придумала, она как тебя увидела, так мне сразу и сказала. Помнишь, побежала за мной? За этим и побежала: идея, говорит, он еврей, говорит, я его обработаю, чтобы он в Израиль со мной уехал!
— Глупость. Во-первых, я не собираюсь. Во-вторых, мне для этого самому нужно жениться на чистокровной еврейке, потому что у меня мать русская. А для выезда нужно, чтобы мать еврейка была.
Борис говорил это и посматривал на пальцы Нинки, обнимающие стакан с вином. И ему нестерпимо хотелось коснуться этих пальцев. Нинка что-то спросила, он не расслышал.
— Что?
— Я говорю, она нравится тебе?
— Вообще-то нравится.
— Тогда зачем ты спрашиваешь про нее? Когда любят, то любят со всем, что есть.
Борис, продолжая глядеть на ее пальцы, спросил:
— Она кричала, что ты убила кого-то. Что за чушь?
— Не чушь, — сказала Нинка. — Один козел мою сестру насиловал, а я застукала. И утюгом пригрохала его.
— Страшно было?
— Нет.
— А сейчас?
— Что — сейчас?
— Сейчас не вспоминаешь?
— С какой стати? Ты таракана раздавишь — и целый год не спишь, совесть мучит, да?
— Он человек был, не таракан.
— Ты бы его видел! Хуже таракана!
— Возможно…
Желание коснуться ее пальцев стало нестерпимым. И Борис отбросил околичности и сказал глубоким бархатным голосом, которым покорил немало женщин:
— Дай мне руку.
— Чего?
— Дай руку.
— Ради бога!
Нинка дала ему руку.
Вот оно что, подумала она. Похоже, не в том дело, что он Катьку выгнать хочет. Похоже, он меня хочет пригреть.
И, по странной логике ее ума, в ней возникла на него злоба и обида. Обида за Катьку: поманил, приручил и без всякой жалости выкидывает на улицу (о том, что она сама этому прямо посодействовала, Нинка как-то в этот момент забыла). Обида за себя, за свою всю жизнь, в которой она видела от мужчин только унижения и потребленческую страсть. Илья вроде приличен и нежен с ней, да и то, чувствуется, брезгует, не любит ее и никогда не полюбит. Все они козлы и подлецы. И этот тоже. Хитрый ход придумал, сволочь: жену ищу! Бесприютных девушек-то полно, он это знает, вот и изобрел крючок. Под этой маркой он себе хоть каждую неделю невест менять может. Кобель умственного труда.
И ей захотелось отомстить Борису за Катьку, за себя, за всех женщин, которые с ним были и будут.
И рука ее чуть дрогнула в руке Бориса, ладонь ее чуть сжала его ладонь — и медленно, словно сожалея, выскользнула.
— Ладно. Иди к Катьке. Она хоть и гадина, но ты-то на что? Ты взрослый, умный. Воспитай ее.
— Зачем?
— Тебе жена нужна или нет?
— Нужна. Но она не подходит.
— Привередливый какой! Молодая блондинка, красавица, кого ж тебе еще надобно, старче?
— Тебя, — сказал Борис.
— Взаправду?
— Взаправду.
— Рада бы, но занята я.
— Илья не в счет. Прости, но ты же должна понимать, что он…
— Я не про него. У меня мужчина есть.
— Тогда извини. Жаль. Страшно жаль.
И тут на Нинку нашло вдохновение.
— А мне не жаль? — спросила она дрогнувшим голосом и опустила глаза.
— В чем дело? — спросил Борис.
— Если бы ты знал…
— Что? Что?
— Без толку говорить. В этой ситуации ты ничего не можешь сделать.
— А вдруг? Ты расскажи.
И Нинка со слезами на глазах рассказала, что, приехав из Рудного невинной девушкой с целью поступить в институт, она попала в дурную компанию, в первый же вечер ее напоили вином со снотворным и изнасиловали. Началась кошмарная жизнь. А теперь ею владеет один очень серьезный бандит. Снял ей квартиру, дает деньги. Зато свободу отнял. Она его ненавидит и боится. Если попытается сбежать, найдет хоть на Чукотке, убьет. Такие у них правила. Пока ему самому не надоест, с ним не расплюешься! А ему, паразиту, никак не надоедает!
— Я его понимаю, — обронил Борис.
— И на том спасибо. Я тебе вот Катьку сватала, а сама вся извелась.
— Почему?
— Потому что я бы сама себя тебе сосватала.
— Это правда?
— Правдей не бывает.
После этого они долго молчали.
Борис был печально рад признанию Нинки. Печаль его происходила не от того, что она занята, а от причины совсем другой. Он думал, что всю свою здоровую молодость протратил на любовные игры, на большие и маленькие романы, а теперь, кажется, пришло то, что должно было быть лет двадцать назад — и какое было бы счастье вдруг оказаться ровесником этой девчушки, какая светлая любовь была бы!
И еще он вдруг вспомнил о Лизе, о том, как чувство к ней показалось ему любовью. И он подумал, что, наверное, душа его уже тогда готовилась к тому, что пришло теперь. Душа тренировалась любить.
А о каком-то там бандите он, как ни странно, почти не думал. Он не испугался. Говорят, боятся чего-то неизвестного, тайного, непонятного (что, может быть, как объясняют психологи, связано с генетической, древней боязнью темноты, ночных шорохов и теней, особенно это проявляется в детском возрасте). А бандит — это смешно и просто, хоть кровь льется реками.
— Я бы хотел видеться с тобой, — сказал он Нинке.
— А Катька?
— Считай, что ее нет. С сегодняшнего дня.
— Ясно. Теперь меня невестой хочешь сделать?
— Ничего я не хочу. То есть… Я же сказал: хочу с тобой видеться. Хотя бы.
— Не знаю… Ты только больше мне не звони никогда. У меня телефон с определителем номера. Вдруг он дома будет в это время… Я сама тебе позвоню.
— Когда?
— Когда сумею.
— Хорошо.
