между решеткой, по которой не вскарабкаться наверх, и какими-то фанерными щитами.
И в этот тупик уже шагнул первый из преследователей.
Сверчок зачерпнул горсть песка, швырнул охраннику в рожу. Пока тот с черной бранью протирал глаза, Сверчок поднырнул под его локоть, вырвался из тупика...
И угодил прямо в лапы второму охраннику.
Тот молча и злобно выкрутил парнишке руки назад и так встряхнул, что у Сверчка потемнело в глазах.
– Полегче, – предупредил третий охранник приятеля. – Господин велел только поймать. Ему покалеченные звери ни к чему.
Сверчок боролся с накатившим головокружением – и сумел прийти в себя, когда его поставили перед господином.
Парнишка не пялился по сторонам. Лицо господина он уже видел и запомнил. Теперь он глядел вниз и ловил момент, когда можно будет вырваться. Его держали за шиворот, руки были свободны. Но Сверчок не трепыхался. Понимал, что при первом резком движении охранник снова его скрутит.
– И что ты здесь делаешь... стражник? – произнес господин насмешливо.
– Выполняю приказ своего десятника, Ларша Ночной Волны из Клана Спрута! – по возможности браво отчеканил Сверчок.
Пусть колдун думает, что Спрут знает, где найти Сверчка, если тот пропадет.
– Вот как? – с недоверием протянул господин. – Я чем-то заинтересовал особый десяток? Какой именно приказ отдал тебе Спрут?
– Следить и ждать смены. – Отвечая, Сверчок прикинул, в какой стороне калитка.
– Что ж, когда подойдет смена, она не найдет тебя. А здесь всё будет тихо и спокойно, и я...
Господин не договорил.
С неба обрушился, приближаясь, тяжелый рев.
Сверчок почувствовал, как разжалась рука охранника. Только это сейчас имело значение. На небо он не глянул. Зайцем шмыгнул мимо господина и женщины – к воротам!
Остолбеневшие от ужаса охранники не сразу поняли, что добыча уходит.
Сверчок вылетел к воротам – ура, не ошибся! – вцепился в засов калитки и только тогда глянул вверх.
Могучей бело-голубой волной, страшным потоком над зверинцем проплывал дракон.
Сверчка спасло то, что он никогда не цепенел от страха.
Сейчас душа визжала щенячьим визгом, а руки сами выдергивали засов из пазов.
– Догнать! – загремело за спиной.
Калитка распахнулась. Сверчок кинулся наутек. Новый страх почти заставил забыть о старом, и парнишка бежал так, как еще не бегал за всю жизнь. Валуны? Коряги? Мелкие ручейки? Не было ничего, что прервало бы этот отчаянный бег!
* * *
Сейчас Фагриму безразлично было, кто разнес здание театра. Не было важно и то, что он оказался в ловушке из просевших стен и обломков потолка, а над головой синело небо в проломе крыши.
Значение имело только одно: рядом на груде обломков полусидел-полулежал потерявший сознание Мирвик. По его шее из-под волос стекала тонкая струйка крови.
Бывший лекарь (нет, лекари не бывают бывшими!) понимал: если не перевязать пострадавшего, он умрет от потери крови. А если перевязать... тоже умрет.
– У меня в сумке есть всё для перевязки, – истово говорил Фагрим. – Но мое прикосновение – смерть для больного!
Он сам не понимал, к кому обращается: к бесчувственному Мирвику или к обезьяне, прижавшейся к его ногам.
Сам Фагрим был цел, хоть и осыпан с головы до ног штукатуркой. А вот Мирвик, Мирвик...
– Мне говорили, что я суеверен, – в тоске бросал слова Фагрим. – Но я знаю, сколько весит проклятье матери, произнесенное рядом с мертвым сыном. Я помню, как на моих руках умирали люди, которым я хотел и, казалось, мог помочь. И сейчас... обычная перевязка... а Мирвик так и так обречен!
Обезьяна полезла в сумку.
Фагрим опомнился и шлепнул ее по лапе:
– Не трогай!
Обезьяна не обратила внимания на шлепок и перебралась поближе к Мирвику. В обеих лапах она держала вытащенную из сумки «двуглавую змею» – полосу чистого холста, оба конца которой были скатаны в рулончики.
Фагрим двинулся ближе, чтобы помешать обезьяне причинить раненому вред. Но замер, потрясенно поняв, что делает животное.
Обезьяна приложила среднюю часть холщовой ленты ко лбу Мирвика, оба конца завела за затылок и там перехлестнула. Затем один конец повела от затылка ко лбу человека, а второй – тоже ко лбу, но вокруг головы. Поменяла концы в левой и правой лапе – и снова перехлестнула их.
На глазах у онемевшего Фагрима рождалась «наррабанская шапка» – лучшая из всех повязок для поврежденной головы.
Работа шла медленно. Обезьяна явно знала, что надо делать, но толстые, грубые пальцы с трудом справлялись с тонкой работой.
Обезьяна рычала, показывая клыки. Витки холста выходили кривыми, но всё же, оборот за оборотом, на голове Мирвика возникала повязка-шапочка, остановившая кровь.
Фагрим, вскинув руки к груди, молча благодарил всех богов подряд за ниспосланное чудо.
6 (4)
* * *
Дворец полыхал.
Когда Ларш, обогнавший своих спутниц, вылетел на дворцовую площадь, он увидел груду развалин, в которых с трудом угадывались очертания дворца, и две цепочки рабов и стражников, передававших от колодца ведра с водой и кое-как выливавших эту воду в пламя. Не было никого из соседних домов, только свои. Ларш без объяснений понял: соседи то ли попрятались, то ли сбежали. Пожарных тоже не было.
Руководил попытками потушить огонь командир дворцовой стражи. Сорванным голосом орал он на рабов. Те слушались, но боязливо бросали взгляды в небо.
– Где дядя и тетя? – спросил Ларш командира стражи.
Тот с тоскливым, почти безумным взором кивнул на догорающий дворец.
Ларш охнул. Кинулся к дверям, в голову цепочки. Выхватил у ближайшего раба ведро воды, вылил на себя. Выхватил второе ведро – и с ним кинулся к двери.
Глотая дым, взбежал по лестнице. Куда дальше по галерее – направо или налево?
Справа в дыму возник человек. Он ступал тяжело и, кажется, не понимал, куда идет. На плече у него было что-то вроде большого мешка, а одежда горела.
Ларш опрокинул ведро воды на человека (дядя, это дядя!) и крикнул:
– Сюда! Вниз! По ступенькам!
Вместе они вывалились из дверей. За их спинами рушились горящие потолочные балки. Ларш остановился, жадно глотая воздух, а Ульфанш, сойдя с крыльца, упал на колени, бережно снял с плеча вынесенную из огня женщину, обожженной рукой бережно убрал с ее лица волосы:
– Аштвинна! Очнись, Аштвинна!
– Воды! – заорал Ларш на рабов.
Жену Хранителя привели в чувство. Она глянула на склонившегося над нею мужа и тихо сказала:
