походной кровати. Спит он на лошадиной сбруе и не знает ночных кошмаров.
Его совесть чиста. Он только выполнял приказы.
Командиры ему доверяют.
Он убийца.
Он потерял счет восходам, которые встретил в пампе.
Он потерял счет перерезанным глоткам, но навсегда запомнил выражение лица своей первой жертвы.
Его никогда не повысят в должности. Он не должен привлекать внимание.
В своей провинции он был объездчиком лошадей. Сейчас он уже не способен обуздать мустанга, но лошади ему нравятся, и он их понимает.
Он дружит с одним из индейцев.
Некто третий
Я посвящаю это стихотворение
(будем звать его так)
третьему встречному позавчерашнего дня,
непостижимому, как рассуждение Аристотеля.
В субботу я вышел
в вечернее многолюдье,
где он вполне мог быть третьим встречным,
как, впрочем, четвертым и первым.
Мы, кажется, даже не оглядели друг друга,
когда он свернул к Парагваю, а я – на Кордову.
Может быть, он – порождение этих слов.
Как его звали, мне не узнать вовеки.
Знаю, что у него был любимый вкус.
Знаю, что он не раз засматривался на луну.
Возможно, он уже умер,
а если прочтет эти строки, то не узнает,
что я говорю о нем.
В непостижимом грядущем
мы можем столкнуться врагами и пощадить
друг друга.
Или друзьями и полюбить друг друга.
Я сделал непоправимый шаг,
протянув между нами узы.
В нашем обыденном мире,
неотличимом
от сказок Шахразады,
нет пустяка, который внезапно не обернется
чудодейственным средством,
нет безделки, случайно не давшей начало
бесконечной цепи событий.
Знать бы, какая тень
ляжет от этих досужих строчек.
Тоска по настоящему
В тот самый момент мужчина сказал себе:
Я отдал бы все на свете за счастье
оказаться с тобою в Исландии
под сенью бездвижного дня
и разделить с тобой эту минуту,
как делятся музыкой
и спелым плодом.
В тот самый момент
мужчина был рядом с нею в Исландии.
Удел другого
Нет, не спасут писанья всех, чье имя
Сегодня в страхе повторяешь снова;
Тебе не выпадет удел другого:
Ты в лабиринте, сотканном твоими
Следами. Что тебе конец Сократа
Или Христа? Что Будда златолицый,
Который с миром пожелал проститься
В садовой зелени порой заката?
Роняй или чекань ты слово это,
Но, прах от праха, слово тоже тленно.
И как не знает жалости геенна,
Так Божья ночь не ведает просвета.
Ты – время по своей текучей сути
И будешь им в любой его минуте.
Без названия
МОНЕТА ОРЛОМ
Спишь. И опять просыпаешься мной.
Позднее утро стирает иллюзию обновленья.
Не припомнишь Вергилия? Вот они, эти строки.
Все встает по местам.
Воздух, земля, вода и огонь – четыре стихии греков.
Имя единственной женщины в мире.
Дружелюбье луны.
Свежие краски атласов.
Очистительное забвенье.
Память, которая чёркает и перебеляет.
Привычки, этот залог уверенности в бессмертье.
Стрелки и циферблат, делящие неуследимое время.
Тончайший запах сандала.
Сомненья, которые не без спеси зовем метафизикой.
Выгиб трости, ныряющий в руку.
Вкус винограда и меда.
МОНЕТА РЕШКОЙ
Прервать чей-то сон —
обычный поступок любого,
чудовищный, если подумать.
Прервать чей-то сон —
значит втолкнуть уснувшего в беспредельный
каземат мирозданья
со всем его временем без начала и без конца.
Значит напомнить ему,
что он всего лишь общедоступное имя
и сумма прожитых дней.
Всколыхнуть его вечность.
Обременить созвездьями и веками.
Восставить нового Лазаря,
дав ему память о прежнем.
Замутить летейские воды.
Ангел
Да будет человек достоин ангела,
чей меч его оберегает
с того дня, когда его породила Любовь,
что движет и солнцем и звездами,
до самого Судного дня, когда прогремит
последняя труба.
Да не потащит он человека ни к красным фонарям,
ни ко дворцам, воздвигнутым гордыней,
ни в суетные таверны.
Да не опустится до мольбы,
до позорного плача,
до надежды на чудо,
до мелочной магии страха,
до колпака шутовского.
За ним наблюдает Другой.
Да будет он помнить, что не одинок.
Среди многолюдья или в тени
вечное зеркало ему свидетель.
Да не запятнает слеза гладь этого зеркала.
Господи, да пребуду я на исходе дней
достоин Ангела своего.
Сон
Ночь поручает спящим колдовское
заданье – распустить весь этот мир,
его бесчисленные разветвленья
причин и следствий, тонущих в бездонном
круговороте мчащихся времен.
Ночь хочет, чтобы за ночь ты забыл
себя, происхождение и предков,
любое слово, каждую слезу,
все, чем могло бы обернуться бденье,
немыслимую точку геометров,
прямую, плоскость, пирамиду, куб,
цилиндр и сферу, океан и волны,
подушку под щекою, тонкость свежих простынь…
империи, их цезарей, Шекспира
и – самый тяжкий труд – свою любовь.
Как странно: этот розовый кружок
стирает космос, воздвигая хаос.
Один из снов
В одной из пустынь Ирана стоит невысокая каменная башня без дверей и окон. Внутри – единственная каморка (с круглым земляным полом), а в ней – деревянный стол и скамья. В этом круглом застенке похожий на меня человек непонятными буквами пишет поэму о человеке, который в другом круглом застенке пишет поэму о человеке, который в другом круглом застенке… Занятию нет конца, и никто никогда не прочтет написанного.
Ад, V, 129
Они бросают книгу, ибо знают,
что сами стали частью этой книги.
(Как станут частью и другой, великой,
хоть этого
