в той дымовухе никто не задохнулся.
— Сами виноваты. Разве нет?
— Тут отчасти я виновата.
— Да ну! Не мели чепухи. Ты там просто жила. Слышала бы ты, чего они болтали…
— Всё, не рассказывай.
— Ладно, молчу… Кстати, сколько сейчас времени?
— 2:58.
— Я думала, часов шесть, не меньше. Спать вообще не хочется.
— Тебе завтра надо куда-нибудь?
— Куда? Воскресенье же. А в понедельник в школу… А ты учишься?
— Неа. Позаканчивала уже всё.
— Всё? И сколько ж тебе лет?
— Двадцать четыре полных года.
— Слушай…
— Ау?
— А почему ты… не вышла к ним? К твоим фанатам. Сказала бы им всем, мол: спасибо, что пришли, но я сейчас не в настроении вас выслушивать.
— Думаешь, это так работает? Я не хочу говорить с ними. И ни с кем не хочу говорить. Единственная вещь, которой я хочу делиться с окружающим миром — это мои рисунки. И везде, где я есть, я прошу уважать моё нежелание встречаться с кем-то в реале, выслушивать, как им нравится моя внешность или что-то ещё во мне… Потому что мне тяжко от этого. Я никогда не любила общаться. Люди очень часто обвиняют меня за это. Считают высокомерной, зазнавшейся. А я просто хочу покоя.
— Но раз стольким людям нравятся твои стримы… Значит, это больше, чем просто рисунки. Разве нет?
— Не знаю. Мне очень сложно судить то, что я делаю. Но по отзывам… Многим нравится. И мне этого достаточно. Но пусть это не переходит в реал, потому что тогда это начинает мешать. И мне, и тем, кто рядом со мной… Потому что в реале я не Меланхолик. Не персонаж. А человек. И мне хочется, чтобы люди это понимали.
Алёна горестно вздохнула.
— Но не получается.
Они проболтали обо всём на свете чуть ли не до пяти утра. Затронули школы и университеты, родителей и семьи, парней и отношения в целом, и даже мультсериалы — оказывается, Алёне «Доминик Плюс» очень нравился, так же, как Саше Солнышеву. Потом перешли на болезни и страхи, а потом — на планы на будущее. Ближе к пяти утра они замолчали минут на десять, а после, буркнув ещё несколько слов, обе уснули, уже гораздо ближе друг к другу, чем несколько часов назад.
И пока они спали, в тесное гаражное окно протиснулся яркий рыжий лучик.
20. Эскапизм колючей проволоки
Где-то возле двух часов пополудни в гараж прибыл Задира Робби. В одной руке у него была сумка Тамары, оставленная ей в квартире 68А во время побега, а в другой — пакет с едой разного рода: несколько пачек заварной лапши, банка кофе (и пачка сахара иже с ней), пара шоколадных батончиков, большая бутылка воды и пакетики с кашей быстрого приготовления. Последние Тамара всегда недолюбливала, но теперь поняла: наступил момент жизни, когда привередничать ей не стоит, если она не хочет умереть с голоду.
— Ты вообще спала? — спросил её Задира, узрев её сонное величество на первом этаже гаража. Тамара спала очень мало, так что в ответ на вопрос она что-то неясно промычала и потёрла глаза.
После ночёвки в незнакомом месте ей было неуютно: хотелось помыться, во рту царил неприятный запах, а шея и спина будто бы всю ночь отбывали наказание на жёстком полу (хоть матрас и был довольно мягким).
— Слушай, — сказал Робби, опёршись спиной на стол с инструментами. — Я вчера… заходил к твоим родителям.
Тамарины родители были знакомы с Робби, и в целом хорошо к нему относились. Тем не менее, от таких известий Тамару кольнуло неприятное чувство, будто родные люди замышляют что-то за её спиной.
— Зачем?
— Рассказал им, что ты не одна, что с тобой всё в порядке и ты у меня. И, в целом, обсудил с ними, что случилось.
— Гадость с их стороны случилась, вот что, — сердито нахмурилась Тамара. — Как они могли так поступить. Просто бросить бабушку на произвол судьбы…
— Что ты себе выдумываешь? Никто её не бросал! Её положили в реанимацию. И врачи делали всё, чтобы её спасти. И родителей твоих туда не пускали — во-первых, в целях соблюдения санитарных норм, а во-вторых — зачем? Твоя бабушка была без сознания, подключена к аппаратам и всё равно бы не услышала… Так что никто её не бросал, Многоножка. Перестань нести чепуху…
— Но почему тогда они умолчали?!
— А сама не догадываешься? Ты в кои-то веки приходила домой улыбающаяся, в «Стаккато» ты была счастлива. Твоя мама думала, что известие о бабушке сломит тебя. Она ведь не слепая, знала и видела, как ты дорожишь ей. Как бежишь к ней, чуть что случится.
Робби серьёзно посмотрел на сконфузившуюся Тамару.
— Они собирались тебе сказать. Честно. Но вышло так, что ты узнала об этом первой. И твоя мама… — он вздохнул, — очень жалеет, что так вышло.
— Выдумываешь.
— Ни капли.
Тяжело вздохнув, Тамара наклонила голову, положив её на плечо Робби. Плакать больше не хотелось, но пустота и незнание, что делать после смерти бабушки, остались до сих пор и не желали уходить. Мир всё ещё казался ей перевернувшимся с ног на голову.
— И что мне… теперь делать? — тихо спросила она.
Робби широкой ладонью приобнял её за плечи.
— Просто… постарайся понять их. Не будь врединой. Они не хотели тебе зла, и ты сама это прекрасно знаешь.
— Знаю, но…
— Всё в порядке, ладно? Можешь мне ничего не объяснять. Тебе нужно время, чтобы… прийти в норму. И я это понимаю. Но не задерживайся здесь дольше недели, хорошо? А то от тебя уже немного начинает попахивать…
— Это изо рта… фе-е.
— Вот тебе и «фе»! Будешь знать, как… впрочем, не важно.
Отпустив её, Робби поднялся и прошёлся по гаражу, сунув в карманы джинсов большие пальцы.
— Ты в «Стаккато»-то свой ходить будешь?
После недолгих раздумий, Тамара сказала:
— Мне не хочется, но… наверное, буду.
— Не заставляй себя, если не хочется.
— Ага, буду сидеть тут круглыми днями — и правда протухну и буду вонять, как помидор. Так что пойду. Авось, там и легче немного станет.
* * *
Известия Робби были не самыми радостными, но всё же принесли Тамаре небольшую дозу облегчения: родители знали, что она в надёжном месте, и не слишком за неё волновались. Чужое волнение Тамара терпеть не могла.
Запершись вместе с Меланхолик в надёжном убежище, она чувствовала себя спокойно и отрешённо, и при этом не была одна — так что в определённом смысле это был джекпот. Единственным минусом было отсутствие
