речью, чтобы разобрать по губам: «Запрягай, дядя Кербога».
Кербога?.. Это имя орудники слыхали. Дядя Ворон обычно добавлял: «боговдохновенный». А Лихарь перед орудьем наказывал: «Скоморохов, будет случай, карайте. Кербогу же, по завету отца нашего Ветра, – ни пальцем!»
Голосница знай лилась – красиво и ладно.
Когда бушевал над столицей огонь,Малютка-наследник был всё же спасён;В лесные трущобы у края землиДрузья-симураны его унесли…
Рослый новожилич вскочил на ноги, обличающе простёр руку:
– Крамола!
Пока воронята соображали, где тут хула Матери, крикуна поддержали друзья:
– Какой ещё пропавший царевич?
– Третьему сыну на трон восходить!
– Эрелису Шегардайскому!
– А ваших самозванцев знать не хотим!
Тут стало ясно, какую напасть почуял насторожившийся дикомыт.
Под напором грубых голосов песня было дрогнула, но не сдалась. Старосёлов самих было полповалуши. Ничуть не менее горластых и дружных. Знакомую песню не удавать стать!
Языческим племенем принятый в дом,Он вырос без ласки, за чёрным трудом,Вдали от отчизны, сокрытой во мгле,Не зная венца у себя на челе!
Припесню старосёлы проорали с яростным вызовом. Так, что с подволока посыпалась сажа.
Новожиличи перешли от слов к делу. Тайные воины только взглядами успели метнуть – в дымном воздухе каплями, струйками, хлопьями пены растянулось пиво из кружки, брошенной в певца. Рука была меткой и сильной, но снарядец не достиг цели. Кружку перехватил дикомыт, чудесно выросший посередине. Поставил, отряхнул пальцы, рявкнул:
– Не любо – не слушай, а гудилу не замай! Не велю.
Голосина был хриплый, тележный, над Светынью боевые кличи реветь. Зато буйная голова полыхала таким щедрым золотом, что куда там иным природным андархам.
Старосёлы воодушевились против прежнего вдвое, струны задорно вызванивали, ускоряя распев:
Но всё же сильна благородная кровь!Стал тесен царевичу нищенский кров.К иному замаху готово плечо:Людскую неправду повергнуть мечом,За древние вольности выйти на рать,Невинных пасти, лиходеев карать,Закон утверждая на отчей земле,Пусть даже и нету венца на челе!
Новожиличи ринулись в битву, опрокидывая скамьи. Кто-то самым непристойным образом махнул через стол.
– А порвём струны крамольнику, а уд поломаем!
– А ногти поотсечём, чтобы неповадно…
– Ломи, новожиличи!
– Не удавай, старосёлы!
Купец сокрушённо качал головой, но не пытался удержать молодцов. Кружальная потасовка – дело святое. Лишь бы меру соблюли, за ножи не схватились.
Орудники притихли в углу. Не лицо котлярам встревать в распри мирян, но полюбоваться ведь не грешно?
С тех пор потянулась в народе молва:Есть тот, в ком старинная доблесть жива…
Дикомыт сначала не дрался. Девка и старик пробирались к выходу у него за спиной. Когда дверь благополучно закрылась, парнище обернулся, улыбаясь во все зубы:
– А я бы песню дослушал.
И встал одним плечом со старосёлами на защиту «крамольника». На поясе, если верить ножнам и рукояти, клинок был что надо. Не стыд показать, если придётся.
Он чёрные стрелы собьёт на лету,Собой заслонит от обид сироту…
Новожиличи тоже были ребята не промах. Надумали смутить нечаянную помеху, взялись кричать правобережнику:
– Свои собаки дерутся, соседская не встревай!
– Сталась тебе до наших песен заботушка?
– Ганывали мы вас и дале погоним.
– Погодь, сядет в Шегардае Эрелис…
Дикомыт в ответ рычал, пока ещё добродушно:
– У печки, да на праведных уповая, всяк храбрец.
Он выглядел нелёгким противником. Такой одним плечом сани подымет, а уж как разозлится… Новожиличи его уважили, подступили вдвоём. И столь же слаженно выкатились в сени. Лишь дверь охнула да валенки мелькнули через порог.
Метель усмирит, поспешая на зов,Не даст погубить молодую любовь.Наследник престола, отрада земле,Хоть нету венца у него на челе!
– А он витязь, – сказал приметливый Гойчин.
Задиры распотешились так, что по стенам звенела посуда, но у орудников были глаза только для дикомыта.
Никаких размахов на полкружала. Северянин двигался скупо, вроде неспешно… но словно загодя зная чужой помысел. Не допускал к себе кулаков. Отводил локотницей, принимал в ладонь, вынуждал промахнуться. Спокойно, зорко, лениво. Отгонял новожиличей от гудца да знай усмехался:
– Дайте уже, безделюги, голосницу перенять, слова в память добавить.
Лёгкая спесь, присущая недоучкам воинского пути, отлетала как пар. Лихарь предупреждал: не одна Чёрная Пятерь вскармливает достойных. В Торожихе воронята любовались калашниками. Здесь был старший брат тамошних молодцов.
Звончей весело бил по струнам, горланя:
Быть может, его вы встречали в пути,Спешащего зло от людей отвести,Одежду сушили в кружале одном,Толкались локтями за общим столом,Под стук и шипение кружек пивных,Не зная, что рядом – наследник страны…
Тут уж промышленник Новожил поднялся на ноги:
– А ну, уймись, бызуны!
Русоволосый хозяин ватаги был совсем молод. Поверх кушачка – полотенце молодого отцовства, хорошо если по второму году женат. Ни степенства, ни спеси, ни зыка в голосе, кто такого послушает?
Ан послушали.
Ворча, утирая «подрумяненные» носы, новожиличи отступили в свой угол. Ватажок, напротив, бестрепетно выбрался из-за стола и пошёл к могучему дикомыту:
– Ты, добрый молодец, чьих будешь, такой неуступный?
– На верный вопрос нетрудно ответить, – глядя сверху вниз, неторопливо прогудел северянин. – Выходец я Правого берега. Рода мы Пенькова, а у Сеггара Неуступа меня Незамайкой ругали.
Купец хмыкнул, глянул как-то по-новому, спросил ещё:
– А не тот ли ты Незамайка, чей подвиг возле Сечи по свету вестью летит?
– Вольно людям болтать… – У дикомыта начали рдеть уши, словно парню приписали чужое. – Про подвиг не скажу, а других Незамаек там не было.
– Ты ведь, добрый витязь, поди, в Шегардай скоморохов ведёшь, восшествием Эрелиса любоваться? – Северянин медлительно кивнул, и купец слегка поклонился. – Сделай милость, не откажи к нашему поезду пристать. И нам от тоски дорожной спасение, и тебе опасной службы легчение. Может, хоть ратному вежеству моих невежей поучишь.
Внимательный Гойчин вдруг шепнул побратиму:
– А мы ведь знаем его!
– Кого?
– Так купчину. Помнишь, к нам коряжинец за помощью прибегал? – Гойчин старательно избегал имён и почётов. – Отец ещё с ним лучшего сына послал…
– Ух ты, – присмотрелся Ирша. Небось Новожил много мог про дядю Ворона им рассказать. Такого, про что сам наставник помалкивал. И они ему могли немало поведать – гордого, грустного. У Ирши разгорелись было глаза… но так же быстро погасли. – Не зря, стало быть, отец сына отряжал… а дальше дело не наше.
Корзина колышек
Когда к перепутному кружалу сворачивает купеческий поезд, плотницкая ватага или дружина после доброго найма – гудцу Звончею раздолье. Вытаскивай красный наряд, налаживай струночки… готовь кошель для наград. Одна беда: дорожный люд не задерживается надолго. Передохнули под кровом, побаловали брюхо горячей едой, дали погулять оботурам – и вот уже следы снежком затянуло. Прячь, гудец, смолкший уд, вздевай обиванец. Подумывай, а не поискать ли место щедрее.
Здешними местами тянулись обозы на шегардайский большак. Нынче многие шли поклониться третьему сыну, восходящему на северный стол. Спешившие поспеть к празднеству уже миновали кружало, поезд Новожила был, может, самым последним. Скоро ли ещё кто наедет – поди знай. Звончей, во всяком случае, не торопился уходить на новое место. От добра добра не искать. Вот переменится ветер, несущий запах удачи, тогда поглядим.
А пока можно и оботурий выгон почистить, стащить навоз
