собираться и быть готовой… Мне ужасно жаль, что едем не одновременно, но помни, что мы условливались не огорчаться, если поедет вначале одна. Жди и действуй. Твоя, всегда твоя, Сильва».
Собираться? У нее все наготове: обмундирование, оружие, запас концентратов, таблица шифров. И никаких прощаний с родными. Не положено. Просто нужно кое-что напомнить дорогим ей людям.
«Мамуля, пришел, наконец, печник или нет?»
«Опять у папы адрес меняется — сразу сообщи».
«От Дани ничего не получаю, спишитесь с ним».
«Насчет пленки для твоих кардиограмм написала Лене».
«Книгу „Дальняя связь“, если это то издание, что лежит у меня на этажерке, на верхней полке, можешь не покупать, а если другое, то купи».
«Папа, как война кончится, костьми полягу, а буду инженером… Много ребят из ЛЭТИ писали мне славные письма с фронта и с трогательностью вспоминают золотые институтские денечки».
«Дорогая моя бесценная бабуся, хоть ты на меня ворчала последнее время изрядно, но я понимаю, что за дело. Это меня многому научило».
«Твои конспекты, мамочка, нужно искать на корзине возле моей этажерки».
«Я никогда не была так спокойна за будущее, как теперь».
Так захотелось послать домой сувенир. Но «ТТ» — дар ижорских оружейников народным мстителям — входит в боекомплект, а дневники нужно ликвидировать… Стихи — вот что она пошлет. Перепробовала десятки заголовков, пока не написала: «Маме». Дело пошло намного быстрее…
Читаю твои ласковые строчки,
Написанные ласковой рукой,
Разглаживаю мятые листочки
И кажется, что снова я с тобой.
Сквозь даль угадываю здесь твой день я —
Заветной сводки ждешь Информбюро
И с материнским трепетным волненьем
Вскрываешь треугольное письмо.
И для меня с письмом день ярок, полон,
И пусто, если почта лишь вдали,
И кружится печаль, как черный ворон,
И тихо стонет в снежистой пыли.
Летит снежок, и данью Перекопу
Огнистым заревом пылает горизонт,
И слышу голос друга из окопа,
Я передать привет спешу на фронт.
Здесь ночь темна и месяц освещает
Кривую улочку, ползущую змеей,
Нет, не забыть, как белой ночью засыпает
Мой город, как проспект летит стрелой.
Пусть далека Адмиралтейская игла,
Пусть не видны аллеи лип и сад, —
Бессильны и война, и ночь, и мгла
Сокрыть тебя, мой милый Ленинград.
Вот и закончены сборы.
…В землянках начиналось приготовление к новому, 1944 году. Встретили его шумно, даже с шампанским. Перепели все довоенные песни, переиграли во все школьные и юношеские игры, не забыли и в «Города» сразиться: левый фланг стола — против правого.
— Лондон!
— Нью-Йорк!
— Каракас!
— Сант-Яго, — вставила Сильва.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ.
РАССКАЗ ПРО ЧЕТЫРЕХ БРАТЬЕВ
— Гость к нам скачет! — крикнул Таран. — Конь знатный — не то начдива, не то военкома.
Пушка ударила по отступавшим из поселка белоказакам, и комбриг с трудом уловил последние слова Тарана.
Получив Первую бригаду, серб Андрей Агатонович легко и просто сработался с Тараном, назначенным к нему комиссаром. Оба были выдвинуты Восковым, любили его приезды в бригаду, беседы у походных костров.
— Военкомдив где-то на юге, — Агатонович смотрел в бинокль. — Вчера он звонил. На ковре-самолете не прилетит… Я очень извиняюсь, Григорий Тимофеевич, — поправил он себя, — это товарищ военкомдив.
Восков подлетел к командному пункту. Не слезая с седла, крикнул:
— Почему белоказаков выпускаете?
— Докладывает комбриг-один, — мягко сказал Агатонович. — Не выпускаем, а выбиваем, товарищ комиссар, из поселка Дружковка, ну вот честное благородное слово, с очень большим нажимом. А теперь я приказал полкам чуть-чуть задержаться, чтобы наш артдивизион мог накрыть белых на голом месте и тоже доложить вам, что его люди не даром красноармейский паек кушают.
Снова ударила пушка. Восков посмотрел в бинокль.
— Верно, не даром… А все-таки выпускать кубанский корпус не следует. Где конница?
— На левом фланге, товарищ комиссар.
— Я — туда. Бросайте полки в преследование.
И дал шпоры коню.
Разыскал Федора Попова и — с азартом:
— Слушай, червонный конник, и подправь, если загибаю. Ударим твоим полком по флангу кубанцев, зайдем к ним в тыл, а с фронта Агатонович их накроет.
Попов посоветовался с штабниками, и полк, снявшись с места, понесся на равнину, на которой снаряды только что взрыхлили землю. Восков не отставал от Попова, но вдруг понял, что они оказываются в арьегарде и что военачальник нарочно попридерживает коня из-за него, комиссара.
— Не хитри, Федор! — крикнул он. — Ты что, спятил? Хочешь, чтобы бойцы равнение назад держали?
Они врезались в кубанский корпус белых одновременно. Рубка шла грозная. Группа белоофицеров окружила себя подводами и заняла круговую оборону, рассыпая пулеметные очереди.
— Оттесняй беляков! — крикнул Попову военком. — Тут секунды решают, а этими я займусь.
Он спешился с эскадроном конников, и пока Попов с остальной частью полка разрезал на две части кубанский корпус, Восков перестреливался с обозниками и начал забрасывать их гранатами. Неожиданно разъехались телеги — и эскадрон оказался лицом к лицу с отрядом кубанцев — искусных мастеров рукопашного боя. Конники как могли отбивались шашками и прикладами.
На Воскова налетели тучный штабс-капитан и прапорщик. Прапорщика он успел уложить из пистолета, но штабс-капитан навалился на него грузным телом и начал душить. Чувствуя, что ему не дотянуться до выпавшего пистолета, Семен сделал отчаянный рывок и, когда офицер ослабил руки, ударил его коленом в живот; воспользовавшись секундной передышкой, подхватил оброненную им шашку и оглушил своего противника. Потом он поспешил на помощь соседу, потом сосед помогал ему, и так шло до тех пор, пока он понял, что офицерье жмется к телегам, и тогда дал команду ребятам добить их гранатами.
Своих догнали за балкой, часть кубанского корпуса была уже отрезана. Кавполк совместно с двумя полками Агатоновича и буденновской дивизией, грозившей флангам противника, занял Дружковку — стратегически важный поселок под Краматорском. Захватили много пленных, сбрасывавших с себя в панике папахи и бурки, взяли обозы, винтовки…
Командиры собрались после боя в штабе. Воскова не было. Оказывается, он ходил по избам, с народом беседовал. Явился со списком подходящих людей для волостного ревкома, поселкового Совета. Тарану и Агатоновичу показалось, что комиссару не по себе, что он часто подходит к окну, к чему-то прислушивается.
— Могу чем-нибудь помочь? — тихо спросил Агатонович.
Семен вздохнул:
— Дорогой Агатонович, мы на
