его тут же стирают из памяти.
А потом я встретился с Регентом III. Мне предложили шанс на… жизнь. Предложили работать на Министерство Культуры и Просвещения.
Прежний я никогда не пошёл бы на сделку. Но тот, в кого меня превратила Кульпа оказался слаб и, как бы это странно ни звучало, наивен. Да-да, именно так. И сейчас я объясню, почему.
Во-первых, я убедил себя, что смогу изменить систему изнутри. Смогу из Логова льва спасать несчастных кроликов. И это была величайшая глупость, которую я совершил. Никогда, слышите, никогда винтик не сможет остановить машину! Его просто-напросто переломит пополам… Я был тем самым винтиком, кроликом, если угодно, который мечтал договориться с хищниками о судьбе их добычи и потерпел фиаско.
Вместо этого меня самого постепенно превращали во льва… Когда тебе приходится вести себя, как лев и даже думать, как лев, однажды, глядя в зеркало, ты с удивлением заметишь, что оброс шерстью и отрастил клыки… Этой истине я начал учиться тридцать лет назад, а кончил — только на прошлой неделе, когда Регентство единогласно приняло закон об Утилизации.
Вторая и главная причина, по которой я пошёл на сделку с Регентом, да что там — с самим дьяволом — это моя…
Бо нажимает на паузу и Эйрик замирает на полуслове. Удивительно, но я совсем забыла, где нахожусь и почему здесь вообще оказалась — Эйрик Халле умеет затронуть струнки чужой души, даже если его собеседник родился много лет спустя после него…
Язык — распухший и шершавый, всё же так и чешется спросить, что это была за вторая причина. Но я понимаю — выключили моновизор не просто так. Поэтому я задаю совершенно другой вопрос:
— Зачем вы мне это показали?
— Чтобы ты не питала иллюзий. Теперь ты понимаешь? Тебе не по плечу тягаться с нами. Регентство — механизм, который безжалостно перемалывает любого, кто встанет на его пути. Мы сломили даже его, — он кивает на экран. — Его попытка, как ты понимаешь, провалилась с треском. Он решил, что умнее Регента, умнее системы, умнее власти… Наивный дурак… Обхитрить систему? Опорочить Регента? Свергнуть власть? Да он был настоящим идиотом, если полагал, что сможет разрушить незыблемый чётко выстроенный режим… — Бо поглаживает свою куцую бородку. — Так вот. Этому не бывать. Ему не удалось, и тебе не удастся. И твоим друзьям. Уж мы-то об этом позаботимся!
От его слов горло перехватывает, а ладони становятся влажными. Что ещё они придумали? Снова огонь? Ток? Четвертование? Или меня, наконец, убьют?.. Лучше бы последнее, но вряд ли мне грозит такое счастье.
— Не проще ли меня просто убить? — всё-таки спрашиваю я так легко, будто речь идёт о погоде, а не о собственной жизни.
— О, дорогуша… Запомни раз и навсегда — в этом мире ничего не бывает просто. Как говорится, даже прыщ…
Бо начинает ржать, да так торжествующе громко, что хочется его ударить. Подойти бы, размахнуться как следует… и раз… наотмашь!
А потом надеть ему на голову тарелку с объедками.
Но я продолжаю стоять столбом, а он продолжает смеяться. И в этом смехе есть всё — презрение, превосходство и даже радость. Думаю, его радует сломленный вид таких, как я.
— Так вот, — отсмеявшись, продолжает Бо. — Убивать тебя нельзя. Пока. Я предлагаю тебе сделку. Ты получишь свободу, хороший отсек на Бугре, какую-нибудь непыльную должность, хорошую эйдоплату… Как видишь… — он кивает на экран, — мы умеем выполнять обещания.
— А что я должна вам взамен?..
— Информацию, что же ещё?
— Я ничего не знаю! — слишком уж поспешно произношу я, понимая, что подобная сделка не для меня. Если я соглашусь, как потом буду смотреть на себя в зеркало?
— Да, конечно, мы в курсе. Даже старый добрый Террин тебя не разговорил, хотя многим достаточно только увидеть его малышку, и у них сразу развязывается язык.
При упоминании о старикашке меня передёргивает, что не укрывается от моего собеседника.
— Просто я действительно ничего не знаю… — произношу тихо.
— Я, кажется, предупредил, что просто — это не про тебя? Когда ты сбежала из города, тебя сопровождали трое, так что не морочь мне голову.
— Так и есть, но наши пути почти сразу разошлись…
— Их имена! И всё, что ты о них знаешь!
— Имён они не называли. Сказали, что тоже совершили побег… — вру я.
— Что, за несколько недель ты не удосужилась с ними познакомиться? — Бо берётся за следующую куриную ножку и впивается зубами в мясо. Рот наполняется слюной.
— Говорю же, наши дороги разошлись.
— А дневник? Расскажи-ка мне, как так вышло, что ты с одним из них вломилась в Музей, проникла в Хранилище и выкрала некий дневник этого самого Эйрика Халле.
Бо кивает на экран, где предок Дина застыл с раскрытым ртом, будто моля о помощи.
— Э-э…
Судорожно пытаюсь придумать, как ответить, но ничего не приходит в голову. Врать бесполезно, а признаваться в грехах я не намерена.
— Мне нечего вам сказать…
— Ну, что ж… Очень жаль, что твоя память тебя подводит. Попробуем её подлечить… Плюкаш!
Тут же рядом со мной вырастает мой персональный охранник и, дёрнув меня за руку, толкает к двери.
33 глава. Свобода требует жертв
Лето как-то незаметно состарилось. Август близится к концу. Дни стали короче, а солнце превратилось в бледное пятно на небе. Деревья постепенно желтеют, а ветер, подхватывая опавшую листву, носится по тропинкам острова.
— Как тебе книжка? — я лежу, растянувшись на покрывале вблизи василькового поля и жую травинку. — Понравилась?
Мы решили с Крэмом выбраться на прогулку, чтобы насладиться последними крохами лета. Кто знает, как скоро осень отвоюет наш остров?
— Крэм доволен как слон! Ты откопала самую лучшую книгу на свете! Вот, послушай…
Крэм вытаскивает из-за пазухи потрёпанное творение Ричарда Баха. — зашелестели страницы: — Он говорил об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право летать, что она свободна по самой своей природе и ничто не должно стеснять её свободу — никакие обычаи, предрассудки и запреты. «Существует только один истинный закон — тот, который позволяет стать свободным, — сказал Джонатан. — Другого пути нет». — Крэм поднимает на меня взгляд. — Ты понимаешь, Кара? Мы как чайка Джонатан в книге, а город — это Стая… Нам нужно всего-то рассказать Стае о свободе…
— Не всё так просто, Дружок… — не соглашаюсь я. — Твой Джонатан наверняка тоже столкнулся с трудностями?
— Щас… — Он снова листает страницы. — Вот… «Почему труднее всего на свете заставить птицу поверить в то, что она свободна, — недоумевал
