Дель Витторе дрожащими руками вытащил два револьвера. Он протянул мне патрон и отвернулся.
– Я даже не хочу знать, какой револьвер будет заряжен, – сказал он. – Протяните мне оба, когда вы закончите.
Я вернул ему оружие и оглянулся.
– Сейчас я подброшу монету, – сказал я. – Барон выбирает сторону.
– Орел, – пробормотал противник Джорджа.
– Это решка, – сообщил я. – Барстоу, вы возьмете револьвер, который у маркиза в правой руке или в левой?
Мой товарищ отшвырнул сигарету.
– В правой, – лаконично ответил он.
Я протянул ему один из револьверов, а второй дель Витторе отдал своему подопечному. Затем мы поставили обоих мужчин лицом к лицу. И внезапно у секунданта барона сдали нервы.
Раздался щелчок: фон Талрейн выстрелил. Его револьвер оказался не заряжен. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, пока полностью не осознал, что все это значит. А затем он издал сдавленный крик страха, и его рука прижалась к сердцу. И внезапно его колени подогнулись. Он упал и остался лежать неподвижно.
– Что с ним? – пробормотал Барстоу. – Я не стрелял.
– Он мертв, – с глупым видом сказал дель Витторе. – У него сердце… очень слабое.
Джордж Барстоу отшвырнул револьвер.
– Слава Богу! Я не стрелял, – хрипло повторил он. И вокруг нас воцарилась тишина, нарушаемая лишь нестройным криком чаек.
– Результат напряженного восхождения на гору, – подал голос дель Витторе через некоторое время. – Именно это мы должны сказать. И мы должны разрядить тот револьвер.
– В этом нет необходимости, – медленно произнес я. – Он никогда не был заряжен. Ни один из них не был.
Тайный свидетель
Не знаю точно, когда впервые понял, что Майлз Стэндиш влюблен в Мэри Сомервиль. Как правило, мужчины очень ненаблюдательны в таких делах, и я полагаю, что не являюсь исключением. Однако все, что мне известно, так это то, что когда я осторожно упомянул об этом Филлис Данкертон, она звонким голосом заметила, что следующим великим открытием, которое я сделаю, будет то, что Земля круглая. Так что я предполагаю, что это должно было быть весьма очевидно.
Так или иначе, это было не настолько важно, за исключением того, что я хотел бы точно об этом узнать. Домашняя вечеринка у Сомервилей была в разгаре, когда я приехал. Для того, чтобы принять гостей по всем правилам, прежде всего появились наши хозяин и хозяйка – Джон Сомервиль и его жена. Джон был состоятельным человеком – что-то из области торговли хлопком, – который в сравнительно раннем возрасте достиг такого уровня достатка, что мог бы, если бы захотел, совсем отказаться от бизнеса. Но он предпочитал иметь какое-нибудь занятие и теперь, в свои сорок пять лет, все еще ездил в Лондон пять дней в неделю. Это был невысокий мужчина, худой и даже тощий, с проницательными задумчивыми глазами, от которых могло укрыться лишь немногое из того, что происходило вокруг.
Я познакомился с ним через Мэри, его жену. Она была моложе его на пятнадцать лет, и если когда-нибудь и возникал вопрос, почему эти двое поженились, то именно сейчас. Эта женщина была одним из самых очаровательных созданий, которых я когда-либо видел, – тот сорт девушек, которые могли бы выйти замуж буквально за любого, кого бы они ни выбрали. И пять лет назад она довольно неожиданно вышла замуж за Джона.
Лично я всегда считал, что немалую роль в этом сыграли деньги. Не то чтобы Джон был недостаточно приличным парнем, но сказав эти слова, можно было больше ничего не говорить. С невозможной натяжкой его можно было бы рассматривать как человека, способного вызвать романтические чувства в девичьем сердце. Он был чересчур эгоцентричным и чересчур деловым человеком, не говоря уже обо всем остальном. И все же Мэри, несмотря на многочисленных мужчин у ее ног, выбрала его.
Теперь же у меня создалось впечатление, что она начала жалеть об этом. Они с мужем очень хорошо ладили друг с другом, но это были очень сдержанные отношения. Мэри испытывала к Джону симпатию, а он невероятно гордился ею – вот и все. Этого уже было много для хозяев дома, где мы гостили.
Была среди гостей еще одна супружеская пара – Питер Данкертон и его жена. Питера можно было назвать самым настоящим троллем с языком гадюки, но он определенно был симпатичным и очень забавным собеседником.
Молодежь была представлена Тони Мерриком, младшим офицером артиллерии, и веселой миниатюрной девушкой по имени Марджори Стэнвей, которая проводила основную часть времени, отрабатывая новые танцевальные па в зале под музыку граммофона.
И, наконец, среди нас был человек по имени Майлз Стэндиш, единственный, кого я никогда раньше не встречал. Он был своего рода плантатором в FMS. Ему было около тридцати лет, и он, казалось, был везде и делал все, что угодно. У него был весьма ленивый, приятный голос и привычка поднимать брови, когда он говорил, что делало забавными самые обычные его замечания, а юная Марджори, к ярости молодого Меррика, открыто обожала его. А вот самая выдающаяся личность этого вечера, Мэри, в те дни все время отсутствовала.
Она представила меня Стэндишу, как только я приехал.
– Единственный, кого вы не знаете, Билл, – сказала она. – Майлз, это Билл Кэнфорд, который является почти неотъемлемой частью нашего дома.
– Очень приятное занятие, – небрежно заметил мой новый знакомый, и у меня сложилось впечатление, что у него были очень наблюдательные глаза. – Если бы я мог позволить себе стать частью дома, то выбрал бы для этого английский загородный дом.
Некоторое время мы вели непринужденную беседу, и он, разумеется, был очень интересным человеком. И очень рациональным. Его знания, касающиеся каучука и будущего этой отрасли, очевидно, приобретенные там, где он жил и работал, выдавали в нем человека, способного наблюдать и мыслить самостоятельно.
– А где же, – спросил я через некоторое время, – наш достойный хозяин?
– Мой дорогой Билл, – засмеялась Мэри, поднимая глаза от чайного столика, – у Джона теперь новая игрушка. Его теперешняя секретарша так страшна на лицо, что он не может находиться с ней в одной комнате. Поэтому у него есть что-то вроде фонографа, кажется, Джон называет его супердиктофоном, и он диктует свои письма в него. В этом приборе не нужно говорить в трубку, как делается в большинстве из них. Он стоит в углу и выглядит просто как обычная коробка. Ну и каждое утро секретарша приходит, снимает пластинки и записывает то, что он сказал.
– Может быть, ему стоило бы сменить секретаршу, – лениво заметил Стэндиш. – И все же он, без сомнения, очень счастлив.
Он наклонился к Мэри, чтобы зажечь ей сигарету, и я был потрясен ощущением физической подготовки, которое, казалось, излучал этот человек. Твердый, как гвоздь: без единой унции лишней плоти. Поистине это был довольно крутой посетитель в суровом доме.
