Но на лице Барстоу промелькнула слабая улыбка.
– Или я блефую, – загадочно заметил он. – Хотя признаю, это блеф на пределе моих возможностей.
И больше он не сказал ни слова.
– Я расскажу вам все, когда придет время, старина, – это было самое большее, что я смог из него вытянуть.
Теперь, я знаю, об этом деле распространились разные слухи. Связано ли с этим мое имя или нет, мне неизвестно, и меня это не волнует. Но в чем я твердо убежден, так это в том, что из простого изложения истины не может выйти ничего, кроме добра, когда я напишу об этом.
Я полагаю, что, строго говоря, Барстоу мог отказаться драться. Ведь дуэли запрещены законами Англии. Но он был упрямым парнем и, разумеется, не был лишен отваги. Кроме того, он чувствовал – и это было чувство, которым нельзя было не восхититься, – что обязан встретиться с бароном.
Элоиза, это бедное дитя, почти обезумела от страха. По какой-то странной причине Джордж не сказал ей, что у него на уме. Мой приятель выдал ей версию, что он неплохо стреляет, и я поддержал эту легенду.
И он не говорил больше ничего, пока не попрощался с подругой и мы не оказались в поезде, направляющемся, как он сказал мне, в Далмацию.
(Некий необитаемый остров у берегов Далмации должен был стать местом дуэли.)
У него, конечно, было право выбора оружия, и когда он впервые сообщил мне условия, на которых собирался сражаться, я почувствовал мгновенное облегчение. Но это чувство быстро испарилось. Поскольку то, что он предлагал, было верной смертью для одного из противников.
Они должны были драться на револьверах на расстоянии трех футов. Но только один револьвер должен был быть заряжен.
– Я вижу это так, – сказал мне Джордж. – Я не могу сказать, что хочу рисковать своей жизнью, полагаясь на волю случая. Я вообще не могу сказать, что хочу драться на этой дуэли. Но я должен это сделать. Будь я проклят, если я, англичанин, собираюсь показаться лишенным мужества в глазах какого-то иностранца. Но если он откажется драться на таких условиях, моя ответственность закончится. Именно он будет трусом.
– А если он не откажется? – поинтересовался я.
– Тогда, старина, я пойду до конца, – спокойно сказал Брастоу. – Мы делаем много забавных вещей, не задумываясь, Стаунтон. И хотя теперь мне снова следует сделать такую вещь из-за побега с Элоизой, я должен встретить это лицом к лицу.
Я невольно улыбнулся этому повторению моих собственных мыслей.
– Он ее муж, и здесь нет места для нас двоих, – добавил Джордж. – Но если он откажется драться, то, выражаясь его собственным языком, честь будет удовлетворена, насколько это касается меня. При таких обстоятельствах я могу настаивать только на одном условии: он должен будет поклясться развестись с Элоизой.
И поэтому утром я явился на место дуэли. Секундантом барона был маркиз дель Витторе – итальянец, превосходно говоривший по-английски. Мы отплыли с материка на отдельных лодках. Барстоу и я прибыли первыми и поднялись по крутой тропинке вверх по утесу к небольшому ровному пространству на вершине. Потом пришли остальные, и я помню, что в тот момент неосознанно отметил странную синеву вокруг губ барона и его затрудненное дыхание. Но я был слишком взволнован, чтобы обращать на это внимание.
Барстоу сидел на камне, глядя на море, и курил сигарету, когда я подошел к дель Витторе.
– Мое первое условие, – сказал я, – заключается в том, что ваш подопечный должен поклясться честью развестись со своей женой в случае его отказа драться.
Маркиз уставился на меня в изумлении.
– Отказа драться! – воскликнул он. – Но мы же именно для этого сюда пришли.
– Тем не менее я вынужден настаивать, – отозвался я.
Мой собеседник пожал плечами и подошел к фон Талрейну, который тоже изумленно уставился на него. А потом он начал смеяться противным смехом. Барстоу же посмотрел на него довольно равнодушно.
– Если я откажусь драться, – усмехнулся барон, – то, разумеется, дам клятву развестись с женой.
– Хорошо, – лаконично ответил Джордж и снова посмотрел на море.
– Тогда давайте обсудим условия, месье, – сказал мне дель Витторе.
– Условия были установлены моим подопечным, – заметил я, – на что он имеет право, будучи стороной, которой бросили вызов. Дуэль будет вестись на револьверах, на расстоянии трех футов, и только один револьвер будет заряжен.
Маркиз молча уставился на меня, а барон, с лица которого исчезли последние краски, поднялся на ноги.
– Невозможно, – резко сказал он. – Это было бы убийством.
– Убийством с одинаковыми шансами умереть, – тихо заметил я.
На какое-то время воцарилось молчание. Джордж повернулся и уставился на своего противника. Внешне он был спокоен, но я видел, как пульсирует его горло.
– Это самые невероятные условия, – сказал итальянец.
– Возможно, – ответил я. – Но в Англии, как вы, может быть, знаете, мы не деремся на дуэлях. Мой друг совершенно не умеет обращаться с револьвером. И поэтому он не понимает, почему должен делать то, что должно привести к его верной смерти, хотя он вполне готов использовать равные шансы. Его предложение не дает преимущества ни одной из сторон.
– Я категорически отказываюсь! – резко воскликнул барон.
– Великолепно! – обрадовался Джордж. – Тогда это дело закончено. Вы отказались драться, и я буду вам очень обязан, если вы начнете бракоразводный процесс как можно скорее.
И тут произошла одна из тех мелочей, таких маленьких, но так много меняющих. Барстоу улыбнулся мне: «Я же тебе говорил!» – означала эта улыбка. И его противник увидел это.
– Я передумал, – сказал фон Талрейн. – Я буду стреляться на этих условиях.
И снова наступила тишина. Джордж Барстоу стоял совершенно неподвижно, я же чувствовал, как мое собственное сердце зашлось в бешеном стуке. И теперь, оглядываясь назад, я иногда пытаюсь понять психологию того, что тогда происходило. Блефовал ли барон или он просто принял те условия в момент неконтролируемой ярости, вызванной этой улыбкой? А что думал тогда сам Барстоу? Ведь несмотря на то, что он никогда много не говорил об этом, я знаю: он не ожидал, что муж Элоизы будет драться. Это было ясно из того значения, которое он придавал своему первому условию.
А потом все внезапно изменилось. Теперь уже никто и ничто не смогло бы вмешаться в происходящее. Условия Барстоу были приняты – и ни один человек, называющий себя мужчиной, не мог отступить. Маркиз отвел меня в сторону.
– Можно ли что-то сделать? – спросил он. – Это не дуэль, это убийство.
– Так же, как и другие дуэли, – ответил я.
И все же это казалось совершенно нелепым – каким-то жутким кошмаром. Через минуту один из этих двоих будет мертв. Джордж, немного бледный, но совершенно спокойный, докуривал сигарету. Барон, белый, как мел, ходил взад-вперед твердыми маленькими шажками. И внезапно я осознал, что этого не может быть – не должно быть.
