Не останавливаясь, чтобы поздороваться и поговорить, хотя к нему тут же бросаются со всех сторон, Стас просто кивает, решительным твердым шагом двигаясь вперед, увлекая меня за собой.
И все же всю эту дорогу, кажущуюся мне бесконечной, он все крепче и крепче сжимает мою руку.
Может, просто случайность. Может, до сих пор злится на меня за тот вопрос.
Но почему-то. вопреки всему, я воспринимаю это как поддержку.
И снова накатывает то самое детское ощущение. Забытое и истертое переживаниями и временем. Мне снова кажется, что он нырнул за мной, в тот самый момент. Когда я почти утонула. И вытащил. И вытаскивает прямо сейчас. Из безумного, хлесткого водоворота, с которым я не способна справится, который неизменно утянул бы меня за собой…
Мы размещаемся в самой верхней ложе.
Все время, пока длится опера, я сижу с максимально распрямленной спиной. Как натянутая струна. Множество взглядов приковано именно ко мне. Даже слышу, как перешептываются те, кого считала почти родными.
Но почему так больно сжимает грудь?
От его этого ставшего вмиг чужим, холодным, взгляда? От того, что захлопнулся, отгородился, снова став таким далеким, мрачным, будто высеченным из бесчувственной скалы?
Не глядя на меня. Стас подает мне руку, когда машина останавливается у входа в оперу.
Подаю в ответ свою, чувствуя лед его кожи.
Как в дымке, проносятся лица тех. кого я считала друзьями.
Многие искажаются также, как и тогда, на приеме в нашем бывшем доме.
Но тут же на смену удивлению приходят белоснежные фальшивые улыбки.
На Стаса смотрят так, как даже на отца не смотрели. Со страхом и готовностью услужить. Кажется, если он прикажет, сам мэр сейчас бросится чистить ему туфли.
Не останавливаясь, чтобы поздороваться и поговорить, хотя к нему тут же бросаются со всех сторон, Стас просто кивает, решительным твердым шагом двигаясь вперед, увлекая меня за собой.
И все же всю эту дорогу, кажущуюся мне бесконечной, он все крепче и крепче сжимает мою руку.
Может, просто случайность. Может, до сих пор злится на меня за тот вопрос.
Но почему-то. вопреки всему, я воспринимаю это как поддержку.
И снова накатывает то самое детское ощущение. Забытое и истертое переживаниями и временем. Мне снова кажется, что он нырнул за мной, в тот самый момент. Когда я почти утонула. И вытащил. И вытаскивает прямо сейчас. Из безумного, хлесткого водоворота, с которым я не способна справится, который неизменно утянул бы меня за собой…
Мы размещаемся в самой верхней ложе.
Все время, пока длится опера, я сижу с максимально распрямленной спиной. Как натянутая струна. Множество взглядов приковано именно ко мне. Даже слышу, как перешептываются те, кого считала почти родными.
Разных взглядов. Но. в основном, полных ненависти.
Они уже успели порадоваться тому, что, как называет меня Санников, золотая принцесса, слетела с Олимпа и стала нищенкой. И вот теперь я сижу над ними в самой дорогой ложе. А они вынуждены улыбаться мне.
Я чувствую, осязаю эту зависть, эту ненависть. Она пронзает на физическом уровне, будто ядовитыми иголками.
Но Санников прав.
Я должна была вернуться. Посмотреть всем этим людям прямо в глаза.
Увидеть, чего они стоят на самом деле.
И научиться выпрямлять спину под этими взглядами. Научиться держать эти ядовитые удары их слов и их глаз.
Стать сильной. По-настоящему сильной. Именно это я чувствую сейчас, — смело, открыто отвечая на их взгляды. Без тени обиды. Без слабости и слез, что прежде душили меня, когда я бесконечно обзванивала всех этих людей в надежде на их помощь и не получая ответов на звонки.
Понять, чего все они стоят на самом деле.
И вытравить из себя эту боль предательства, что так меня разъедала.
Должна была. Потому что иначе эта боль меня бы попросту сломала. Она и без того довольно сильно прижимала меня к земле.
И не важно, какими были мотивы Стаса. Не важно. Сейчас я понимаю, что он сделал вот этими выходами в свет для меня что-то невероятно важное. Бесценное.
Я не просто поняла цену этим людям.
Я буквально физически, вот прямо сейчас ощущаю, как наливается сталью мой внутренний стержень, как я сама переполняюсь холодной, без эмоций, мощной внутренней силой под прицелом ненавидящих меня взглядов. Как будто с каждой минутой, встречаясь все с новым и новым взглядом, вырастаю, становлюсь сильней. Меняюсь прямо на глазах, — а, может, и не меняюсь, может, это пробуждается моя какая-то внутренняя сила, которой я прежде в себе не ощущала.
И, как бы там ни было, а я благодарна за это Стасу.
Это как будто не просто вытащить меня из озера. А научить плавать, чтоб больше не тонуть. Вот что он мне сейчас дал.
К тому же, я чувствую, как он сжимает мои руку. Ощущаю эту молчаливую, но безумно мощную поддержку. И это наполняет меня еще большей силой.
А еще… Еще я ощущаю его взгляд.
Стас совсем не смотрит на то, что происходит на сцене.
Вернее, смотрит, но краем глаза все время следит за мной.
Я чувствую его взгляд. Он будто касается моего лица, оставляет следы на коже.
Только боюсь повернуться и встретиться с ним.
Боюсь увидеть лед в его глазах после того, как видела совсем другое..
Но даже от того, что его внимание полностью посвящено мне, в сердце разливается волшебное тепло.
Мне хорошо. Так хорошо, что, кажется, я по-настоящему счастлива! И наплевать на всех этих фальшивок, на их взгляды, да на весь мир!
И я тихонько пожимаю его руку в ответ. Боясь выдохнуть. Боясь рассеять это удивительное чувство.
И, сколько бы я не напоминала себе о том, что Санников — последний, к кому стоило бы тянуться, а сердце расплывается от этой близости.
Пусть будет так.
Я просто позволю себе снова обмануться, как тогда, сливаясь с ним в безудержной страсти.
Завтра, возможно, я пожалею об этом. Быть может, он размажет меня своим презрением, станет унижать и требовать подчиняться, ублажать его. Наверное, мне будет больно от того, что поддалась, позволила сердцу открыться и впустить Стаса. Наверняка будет больно. Очень больно.
Но сейчас… Сейчас я хочу сполна насладиться тем странным счастьем, которое проносится по венам. Пусть даже от иллюзии, что мы вместе. Пусть это даже будет очень короткий миг. Который обойдется мне слишком дорого. Пусть.
* * *
Все закончилось, а я понимаю, что не видела и не слышала ничего из того, что происходило на сцене.
