Если бы наедине с ней он повёл себя правильно, то заслужил бы по крайней мере несколько дней сытости и довольства. Но он выказал непочтительность, заявив, что ему, коммунисту, с Ведьмой Бухенвальда не то что ложе делить — в одной комнате находиться противно[155]. «Полиб нас в прдел!»[156] — презрительно выговорил чех, и его отправили в карцер.
«Посмотрим, в какую мокрую курицу превратился этот орёл…»
Вольф насторожился, поставил торчком коротковатые уши и с ворчанием натянул поводок. Молодого чеха — как его звали? Вавржик? Ярмилек? Ещё что-нибудь такое же дикарски-непроизносимое? — выволокли на плац двое охранников, потому что сам он на ногах почти не держался. Его вид заставил Илзе вспомнить тряпичную куклу, которая у неё была в детстве. Однажды она распотрошила игрушку, но починить не сумела и решила «похоронить» за огородом. На другой день прошёл сильный дождь, неглубокую ямку размыло, и, возвращаясь из школы, Илзе вздрогнула, а потом отчаянно завизжала. Перед ней в придорожной канаве лежала её кукла — мокрая, пропитанная грязью, ставшая неописуемо отвратительной, чужой, страшной…
Илзе праздно подумала, что непокорного славянина егцё можно было подлечить, подкормить. Самолично убедиться, что на его теле не было интересных татуировок. И только после этого скормить Вольфу. Или придумать ещё что-нибудь забавное.
Но чех поднял голову, и с чёрного от засохшей крови лица на Илзе глянули всё те же глаза орла.
Потом спёкшиеся губы вдруг растянулись в усмешке, и он запел:
— Хейбаличек пшес спаличек,
Витр с кунду клати…[157]
Илзе указала на него подобравшемуся, как пружина, Вольфу:
— Взять!..
…Герр Дауфман, руководивший военными кинологами Висбадена, не подвёл заказчиков из СС. Поводок хлестнул женщину по руке — пёс в два могучих прыжка набрал скорость и, одолев последние метры в горизонтальном полёте, обрушился буквально на голову человеку. Связанный чех только и успел прижать к груди подбородок, но это ему не особенно помогло. Его сбило и отбросило прочь. Какое-то время он дёргал ногами, пытаясь ударить кобеля хотя бы коленом, потом скорчился на земле и постепенно затих.
— Господин комендант, — подбежал к Карлу один из охранников, дежуривших у ворот.
Кох оглянулся и увидел подъехавший автомобиль, а в нём двоих офицеров в чёрных мундирах, мужчину и женщину. Настроение у коменданта сразу испортилось. Это, верно, прибыли из Берлина проверяющие, о которых его загодя предупредили друзья. Илзе и Карл один раз уже побывали под следствием, и воспоминания были не из приятных, хотя состава преступления в их действиях в тот раз не нашли. Чем-то кончится нынешняя проверка!..
Илзе между тем властной командой отозвала Вольфа, и кобель послушно подбежал, роняя с морды густые липкие капли. Восхищённая хозяйка коротко потрепала его по загривку, мельком глянула на растерзанные останки мужчины и, перехватив поводок, обернулась к толпе заключённых. Больше всего Илзе хотелось запустить руку под форму и трепетно погладить атласные трусики. Она ещё даст себе волю, но позже, когда уединится в своей комнате, а пока ей безотлагательно требовалась новая жертва. Чех — что взять с недочеловека! — умер слишком быстро, так и не дав ей наслаждения, на которое она рассчитывала. Волна блаженного жара, начавшая распространяться по телу, нуждалась в дополнительной пище.
Взгляд Илзе остановился на молодой женщине, чей бесформенный балахон явственно оттопыривался на животе. Комендантша ткнула в её сторону хлыстиком, и охранники вытащили женщину из толпы.
Та даже не пыталась сопротивляться. Когда её поставили неподалёку от мертвеца, она одними губами прошептала что-то похожее на молитву, потом подняла голову и замерла, глядя невидящими глазами прямо на солнце. Несмотря на истощение и беременность, она была красива. Какой-то трагической, библейской, воистину древней красотой, неизменно бесившей Илзе в еврейках.
На самом деле, если твои предки кутались в шкуры в то самое время, когда чьи-то другие предки строили города и составляли Ветхий Завет, никто не должен беситься, впадать в комплекс неполноценности и доказывать противоположное. Это всё равно ТВОИ, а значит, самые знаменитые и замечательные прародители…
Но если бы Илзе Кох таким образом рассуждала, она прожила бы совсем другую жизнь, а не ту, которую нам описывает история.
Она указала на женщину возбуждённо вертевшемуся Вольфу:
— Взять!..
Кобель с готовностью рванулся вперёд…
Хозяйский приказ вроде бы не оставлял места сомнениям, но на полпути в ноздри Вольфа вторгся запах человеческой самки. И не просто самки — эта женщина была почти готова родить. И в не отягощённом политическими сложностями мозгу кобеля приказ на убийство схлестнулся со старым как мир запретом обижать самку и малыша. И запрет победил. Так и не взвившись в казнящем полёте-прыжке, Вольф трусцой подбежал к жертве, обнюхал её и недоумённо завилял хвостом: что происходит, хозяйка?..
— Ко мне! — рявкнула Илзе.
Вольф подбежал, и разъярённая комендантша замахнулась на него хлыстом, которым привыкла охаживать заключённых. Это было уж слишком. Вольф успел усвоить, что должен был её слушаться, но между ним и новой хозяйкой ещё не установилась та связь, которая заставляет собаку безропотно принимать даже незаслуженное наказание. Пёс вскинулся и зарычал ей в лицо, показывая клыки.
Илзе пронзительно закричала. Охранники бросились вперёд, осыпая Вольфа ударами.
— Дорогая, ты не ранена? — схватился за кобуру вернувшийся Карл. Илзе отрицательно замотала головой, и он распорядился: — Кобеля в печь! Живьём! Немедленно!..
— Погодите, штандартенфюрер, — прозвучал твёрдый голос у него за спиной. Высокопоставленные офицеры, приехавшие из Берлина, выглядели удивительно похожими. То ли брат и сестра, то ли давние и очень подходившие друг другу любовники. — Давайте уйдём отсюда и не спеша во всём разберёмся.
— Подальше от недочеловеков, — бритвенно сощурила глаз подтянутая офицерша в чёрном мундире…
Карла Коха вскоре арестовали, обвинив в присвоении ценностей, изъятых у заключённых, равно как и в жестоком произволе, запредельном даже по меркам СС. А главное, выплыла таинственная гибель врача-венеролога, лечившего Коха. Маховик германского правосудия не притормозил даже надвигавшийся крах рейха: в апреле сорок пятого года бывший комендант Бухенвальда, Майданека и Заксенхаузена был расстрелян.
