Его трясло так, словно он весь день копал картошку под октябрьским дождём. Точно маленький ребёнок, он кинулся Звонову на шею, прижался всем телом и отчаянно заплакал. Потом кое-как отнял одну руку и, указывая в приблизительном направлении мэрии, зашептал подполковнику в грудь:
— Не надо туда ходить, не надо. Это не люди, не люди…
— Ладно, ладно, Абрамыч, всё кончилось, — попытался успокоить его Звонов. — Сейчас поедешь домой, выпьешь водки…
Эх, заветная бутылочка, полцарства за то, чтобы она прямо сейчас оказалась в кармане…
Резкий удар слишком сильно распахнутой двери заставил подпрыгнуть и обернуться всех четверых. Это, оказывается, бабахнули двери гостиницы, и наружу пулей выскочил человек. Именно пулей, потому что за человеком гналась толпа людоедов.
То, что через площадь бежали именно людоеды, трое милиционеров и Израиль Абрамович поняли с первого взгляда. Успели уже насмотреться на затронутых эпидемией и не нуждались в клинических анализах, чтобы поставить диагноз. Все преследователи были на одно лицо: уже-не-человеческие рожи, тяжёлый взгляд мутных глаз и рты, оскаленные в алчном предвкушении…
Очередная стая гиен, загоняющих антилопу.
— Ого! — Козодоев поудобнее перехватил автомат и оглянулся на Звонова. — Во дают культурную революцию!..
В бегущем человеке он признал главного китайца. А в кровожадных преследователях — кое-кого из его подчинённых. Параличного Сунга Лу, старую стерву — тётку Тхе, жалко, не загрызенную тогда вместе с поварами «Золотого павлина»… Может, хоть теперь, когда она перешла с кошек и собак на людей, на неё управа найдётся?
Тем временем главный китаец наддал ещё, свернул влево и, пожалуй, оторвался бы от преследователей, но тут, облизывая кровавые рты, из здания УВД стали выходить бывшие офицеры, и преследуемый оказался в ловушке. Сзади наседала несытая толпа, впереди — упыри в мундирах. А рядом — лишь погружённый в вечную думу вождь пролетариата на каменном пьедестале…
Однако главный китаец на то и был главным — великий Мастер умеет использовать к своей выгоде решительно всё. Фигура в шёлковом халате метнулась к памятнику и, точно в раннегонконгском боевике про кунгфу, попирая всемирное тяготение, вспорхнула на голову вождя. Здесь китаец замер, умерил круг дыхания, полузакрыл глаза и плавно принял позу журавля. Попробуй-ка такого тронь. Вернее, вначале дотянись…
И конечно, дотянуться попробовали. Благо пещёрского Ильича ваял далеко не Церетели с его титаническими масштабами. Людоеды карабкалась на пьедестал, вставали один другому на плечи, размахивали выломанными в сквере стволиками берёз. Китаец легко уворачивался, играючи держал равновесие, перебирал ногами с изяществом белого журавля, танцующего на вечернем лугу. Он был, без сомнения, великий Мастер, однако личное искусство могло лишь отсрочить неизбежный конец. Сейчас они бросят палки, возьмутся за кирпичи… И не поможет ни белый журавль, ни «железная рубашка»[207], ни бронзовый вождь. Против лома нет приёма. Один в поле не воин.
Только странно петляет судьба наша, поди угадай, где найдёшь, где потеряешь.
— Сволочи, сколько на одного! — Козодоев передёрнул затвор, вопросительно посмотрел на мрачного Звонова. — Ну что, поможем? Человек ведь…
— Конечно человек, — согласился Звонов, поднял автомат и с удивившим его самого спокойствием дал очередь.
Сипягин и Козодоев тоже открыли огонь, горячие гильзы запрыгали по асфальту, и бедного Израиля Абрамовича оставили последние силы: он закрыл ладонями глаза и мешком осел наземь. Ну что поделаешь, не всем быть Маккавеями[208]. В своё время главный зодчий Пещёрки бесстрашно рисковал карьерой, отстаивая от бульдозеров её двухсотлетие избы, но мужество на ковре у начальства и мужество в боевой схватке, под автоматным огнём, — две большие разницы, и мы здесь не будем их сравнивать. Когда он наконец отнял руки от лица, всё было кончено. По крайней мере на время. Десятка два людоедов остались неподвижно лежать, остальные разбежались. Камень у пьедестала бронзового вождя густо и очень символично окрасился кровью.
— Эй, — подошёл к памятнику Козодоев и задрал голову, — слезай давай. Ключи от джипа с собой?
Прошла «Великая Стена» техосмотр или не прошла, особого значения больше не имело.
Китаец ничего не сказал, лишь загадочно улыбнулся и не то чтобы соскочил, а этак спланировал на асфальт. С земной гравитацией у него явно было сепаратное соглашение. В это время справа, со стороны кафе «Морошка», послышались топот и глухой людской гул. Пятеро уцелевших одновременно обернулись в ту сторону и увидели очередную толпу. Козодоев сперва заметил только то, что подход к джипу вот-вот окажется перекрыт, и снова схватился было за автомат, но вовремя остановился.
На центральную площадь, без преувеличения можно сказать, выходила Пещёрка. Та, которая веками упрямо строилась на болотах, топила русские печи, сажала картошку и сирень, выплавляла железо, спускала в погреба кадушки с кислой капустой. Та, которая когда-то остановила фашистов, не дав им окончательно удавить Ленинград. Которая на своём веку видела всё, перенесла всё — и отнюдь не намеревалась без боя поддаваться заразе, делавшей людей нелюдями.
Православный батюшка с большим старинным крестом, который обычно выносили на Пасху. Наставница староверов с лестовкой и со строгим литым образом, воздетым над головой. Полнотелая Светочка с закопчённым ухватом, от которого так и веяло языческой древностью. Безумный апостол Григорий Иванович в библейском исподнем, с козлом Георгием на поводке. Мужики и парни с охотничьими ружьями. Отчаянные бабы с чем Бог послал — от дробовиков до топориков и свежесрубленных кольев. В тылу у них оставались крепко запертые ворота, суровые сторожевые псы и непреклонные старухи, помнившие войну.
Это была не толпа. Это шёл бить супостатов народ.
