каждом очерки, книги, фильмы. Даже песни.
— Всегда завидовал вашему времени, — признался Хлебников.
— Все было понятно, — снова выступил вперед Седов. — Цель впереди, и мы — пошли. К коммунизму так к коммунизму. А сейчас… — безнадежно махнул рукой.
Саторин всё ещё продолжал держать руку на плече Петракова:
— Первый десант, перекрытие, плотина. Первая бригада комтруда. Авторитет высочайший.
— Был, — проворчал Петраков. — Каждый день поливают как не знаю кого.
— Ещё разобраться надо, кто в положении с твоим СМУ виноват, — согнав с лица привычную улыбку, вмешалась Мороз.
— Я, кто ещё, — рубил правду-матку подвыпивший Петраков. — Ребята чертежи притащат, а я сижу, как сыч, глазами хлопаю. Делайте, говорю, как лучше. А как лучше — хрен его знает. Думал — вытяну. А оно все хуже и хуже. На пенсию, говорят, пора.
— Ты это кончай! — встряхнул его Саторин. — Если мы свой золотой фонд разбазаривать начнем, никакой перестройки у нас не получится.
— Ты Кураеву об этом скажи, — посоветовала Тамара Леонидовна.
— Скажем, обязательно скажем, — пообещал Саторин. — Для этого и приехали. Это — всеми нами любимая Томочка… — Подвел её за руку к Хлебникову. — Прошу прощения — Тамара Леонидовна. Бессменный секретарь Управления. Тысячи приказов — и каких! — исторических! А каких гостей она тут принимала — ого-го! А память, память какая! Каждого по имени, фамилии, отчеству. Число, день, месяц, год… В каком году меня перевели начальником строительства «Алюминиевого»?
— Шестнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят первого года.
— А сюда, в этот кабинет?
— В шестьдесят девятом. В октябре. Если бы ты не уехал, Коля, всё было бы по-другому. Всё. Я абсолютно в этом уверена.
— Галочка, — продолжал представлять Саторин собравшихся в кабинете. — Галина Ивановна Мороз. Где и кем она только не перебывала у нас! Была такая вот девчушка с косичками. Энергии…
— Ты меня как старую полковую лошадь, — снова засмеялась Мороз. — Брала призы, рвалась в бой, ходила в атаки. Какие наездники на ней гарцевали. Не забывайте подсыпать овса, спишем на утруску.
— Сейчас, кажется, профсоюзничает, — погрозил ей пальцем Саторин. — Или ошибаюсь?
— Не ошибаешься, — согласилась Мороз. — Где-то, что-то, зачем-то, для чего-то. А вашего любимого Кураева ненавижу. Ненавижу и всё. Такие вот дела.
— Да, кадры у вас действительно… — неопределенно пробормотал Хлебников.
— Кадры у Деда всегда были по высшему… высочайшему разряду, — убежденно сформулировал Саторин. — Потом мы сами стали кузницей кадров. И каких! Томочка, сколько из нашего Управления вышло министров?
— С вами — девять.
— Школа министров. Звучит? — Повернулся к Хлебникову: — Бери, дарю. Можешь ввернуть в каком-нибудь докладе.
— На плаву сейчас из девяти только два. Да и то… — негромко прокомментировал Рохлин.
— Важен принцип, Борис Львович, — подошел к нему Саторин. — О нем могу сказать, что дважды ему предлагали перейти в кабинет напротив. И дважды он отказался.
— Скромность? Или смелости не хватило? — заинтересовался Хлебников.
— Борис Львович не дурак, — решил объяснить Петраков, которого постепенно стало развозить.
— Как прикажете понимать? — спросил у него Хлебников.
— А чего тут понимать? Не дурак, и всё. Я — дурак, а он умный.
— Где бригады? — спросил у Рохлина Саторин.
— Сидят наготове. Моё мнение — пусть летят. Будем иметь в наличии невыполнение приказа.
Саторин отвел его в сторону, заговорил чуть ли не шепотом, чтобы не услышали остальные.
— Ты безнадежно отстал в этой глуши. Сейчас играют куда хитрее. За невыполнение приказа снимут не его, а меня. За что его снимать? Он прав. У Степко горит годовая программа, город может без тепла остаться. Если он поднимет шум, его дружно поддержат. А мне сформулируют срыв правительственного задания или вроде того. За то, что не сумел предотвратить и обеспечить.
— Он не подчинится.
— Где Стукалов? — раздраженно спросил Саторин.
— Поехал вас встречать.
— Письмо у него?
— У него.
— Сколько подписало?
— Сто сорок три.
— Больше половины, — удовлетворенно констатировал Саторин. — Серьезно поработали. Здорово он вас запугал. Теперь главное… Ребят из бригады надо отпустить по домам, нечего им погоду караулить. Пусть отдыхают. Передай мое распоряжение — вылет отменяется.
— Бесполезно, — сморщился как от боли Рохлин.
— Что бесполезно?
Подошла прислушивающаяся к их разговору Тамара Леонидовна:
— Бесполезно. Кураев им всё рассказал. Объяснил обстановку. Он им вообще все рассказывает. У них так принято ещё с Заполярья.
— Ну, мало ли что у них принято.
— Они выполняют только его распоряжения. Личные, — объяснил Рохлин.
— Он в эту бригаду элиту собрал, — объяснила Тамара Леонидовна. — Каждый сам себе министр. Кураев у них вроде Господа Бога.
— Порядочки тут у вас… — недовольно проворчал Саторин и добавил: — завелись.
— Это, дорогой Николай Александрович, ещё не самое страшное, — продолжала свои обличения Тамара Леонидовна.
— Вызывай его сюда! — взорвался Саторин. — Кураева! Ку-ра-ева!
Рохлин оглянулся на Хлебникова:
— А он поддержит?
— Ещё тормозить придется. Я ему только половину информации выдал, а он уже с лица спал. Вызывай, вызывай! А то, не дай бог, погоду дадут.
В это время по лестнице Управления торопливо поднимались начальник бюро технической информации Николай Николаевич Стукалов и начальник одного из строительных участков молодой инженер Михаил Жданов. В коридоре, не доходя до приемной, Михаил остановился.
— Может, всё-таки без меня?
— От тебя ничего лишнего не потребуется, — в который уже раз стал объяснять Стукалов. — Спросят, кто приказал взорвать, скажешь — Кураев. И всё.
— Он не приказывал, сказал — на мое усмотрение. Взрывать предложил я.
— Между предложением и исполнением находится санкция на исполнение, — раздраженно стал объяснять Стукалов. — И отвечать должен тот, кто дал эту санкцию. Или собираешься сам отвечать?
— Если виноват,
