чем свою легендарную Тамару Леонидовну. Говоришь с ней, будто в чем-то виноват.
— Конечно виноват… Мало уделяю внимания.
— Со мной ты так не разговариваешь.
— Ты же все понимаешь. А она ещё не доросла.
Он снова попытался обнять жену, привлечь к себе.
— Пусти… — не выдержав, повысила голос Валентина. — Мне надоело все понимать. Я уже старая, некрасивая. Жизнь кончается.
— Это ты старая? Ты некрасивая? — засмеялся Кураев. — Да тебе ученики ещё записочки пишут. Думаешь, не знаю? И мужики вслед оборачиваются.
— Из любопытства. Вот, мол, какая у нашего шефа старуха… Пусти… Пусти, говорю… Чайник выключу…
Она поднялась, прошла и выключила чайник, закрыла на ключ дверь в кабинет, потушила свет и снова подошла к дивану, на котором лежал муж. Примостилась рядом, прошептала: — Я так боялась, что ты у неё…
В приемную вошли Саторин и недавно назначенный секретарь обкома Сергей Федорович Хлебников.
— Пусто, — оглядевшись, констатировал Саторин.
— Надеюсь, это не в связи с нашим приездом? — спросил Хлебников, взяв один из лежавших на столе секретаря букетов и протянув его Саторину. — От лица местной партийной организации, как говорится — с приездом. Только надо было сразу в гостиницу. Мы опоздали на пять с половиной часов. Неужели вы думаете, нас будет кто-то ждать? — Посмотрел на часы: — Половина второго…
— Нас ждут, Сергей Федорович, — уверенно сказал Саторин.
— Кто? Где?
— История. В лице её полномочных представителей.
— Я бы на их месте спал бы без задних ног. Тем более, что в историю, по вашим словам, они уже попали. Извиняюсь, звучит несколько двусмысленно.
Саторин осторожно вернул букет на место и показал на портрет Деда, который несколько меньших размеров, чем в кабинете Рохлина, висел в приемной.
— Не смейтесь… Это не просто Управление. Это — ЭПОХА. Как Гражданская, Великая Отечественная, Целина. Навечно в Анналах. Лично я горжусь, что причастен. Мой бывший кабинет, — он показал на кабинет Рохлина.
— Николай Александрович, — сменил тон Хлебников. — Давайте на берегу… Зачем я вам понадобился? Это ваши дела, чисто министерские. Нас Кураев вполне устраивает. Сколько можно затыкать дыры? У нас в области и без того все трещит.
— У вас трещит, а у соседей разваливается.
— Вот и пускай выкручиваются. Я — за Кураева. И сейчас предпочитаю хорошенько выспаться, а не ввязываться в ваши передряги.
— Наши передряги, — уверенно заявил Саторин.
— В ваши, в ваши.
— Инициатива трудового десанта на контроле ЦК.
— Ваша инициатива.
— С вас тоже спросят, — с явной угрозой в голосе предсказал Саторин.
— Кураев здесь хозяин, ему виднее, — продолжал не соглашаться Хлебников. — Нас сейчас нацеливают на хозяйственную самостоятельность. Партия нацеливает. Поехали в гостиницу. Честное слово, глаза слипаются.
Саторин наконец решился на последний довод.
— Он предлагает ликвидировать Управление.
— Как ликвидировать? Он что, с ума сошел?
— Хозяйственная инициатива.
Благодушное настроение с Хлебникова как рукой сняло.
— Постараемся убедить.
— Не убедите. Расчеты уже в Совмине. А насчет всего остального сейчас получите более подробную информацию.
— А не переоценивают ли ситуацию эти ваши исторические представители?
— Скорее недооценивают. Идем?
— Подожди, — придержал его Хлебников. — Хотите его убрать?
— Как получится. А как получится, это мы должны выяснить в наикратчайшее время.
— Сюда? — Хлебников направился к кабинету Кураева.
— Нет, нет… Сюда…
Саторин уверенно открыл дверь кабинета Рохлина.
Заметив вошедших, все поднялись из-за стола, за которым сидели. Песня оборвалась на полуслове.
— Приношу глубочайшие извинения, — полусерьезно, полушутливо поклонился Саторин. — Вынуждены были маяться в Иркутском аэропорту. Метеоусловия, черт бы их побрал. Сергея Федоровича не представляю — на виду и на слуху постоянно. Едва успел к нашему рейсу, мы с ним даже переговорить не успели… Не ждали уже наверное, а?
— Только что вспоминали, — сказал Рохлин.
— Плохо или хорошо? — поинтересовался Саторин.
— Коленька… И тебе не стыдно, — уронив стул, Тамара Леонидовна подбежала к Саторину. — Разве можно о тебе плохо?
Она обняла и поцеловала Саторина. Тот нагнулся, чтобы поцеловать её, невольно обнаружив тщательно зачесанную лысину.
— Лысина… — не удержавшись, всхлипнула она. — Ребята, у Саторина лысина. Такая шевелюра была. Думали, без износу.
К Саторину подошел Петраков:
— Здорово, Николай. Как тебе в министрах?
— Если думаешь, легче, чем здесь, ошибаешься, — пожал протянутую руку Саторин.
— Стихи по-прежнему пишешь или завязал? — подошла и Мороз. — Дай я тебя тоже поцелую. Ни разу не целовала министра.
— Ты всегда, Галочка, преувеличивала мои возможности, — засмеялся Саторин. — Пока только заместитель.
— На «пока» согласны, — подошел и Рохлин.
— Так как все-таки поминали? — снова поинтересовался Саторин. — По батюшке или по матушке?
— По матушке мы здесь больше свое непосредственное начальство поминаем, — смеялась неунывающая Мороз.
— Имеются причины? — спросил Хлебников.
— В наше время если не пнешь своего начальника, то и разговора не получится, — пошутил Саторин. — Что, не так разве?
— Раньше подобное отношение исключалось, — проворчал подошедший Седов.
— Быть такого не может, — делано удивился Хлебников. — Неужели было когда-то такое?
— На Деда у нас самый последний бич готов был молиться, — не унимался Седов.
— Знаменитый Седов. Сергей Сергеевич, — представил его Хлебникову Саторин. — Как всегда в первых рядах.
— Куда нам теперь в первые… Подыхать пора, — протягивая Хлебникову руку, сказал Седов. — Надеемся теперь только на ваше безошибочное руководство.
— Вот это правильно, — поддержал его Саторин. — Мы ещё повоюем. Знаменитый Петраков, — представил он Петракова. — Герой Социалистического Труда.
— Я смотрю, тут у вас знаменитых вообще не водится, — пошутил Хлебников.
— Так оно и есть, — поддержал Саторин. — О
