пении старообрядцев одну строчку семистопного хорея с цезурой после четвертой стопы, размера цельного и по взволнованности своей вполне отвечающего назначению; у православных девятистопный хорей неминуемо распадается на две строки, шестистопную и трехстопную, благодаря чему цельность обращенья пропадает. К тому же, так как при смежности строк длинной и короткой мы всегда стремимся уравнять наше впечатление от них, выделяя короткую и затушевывая длинную, то ангельские слова получают характер какого-то припева, дополнения к человеческим, а не равнозначащи с ним.
В стилистическом отношении в старой редакции и мы наблюдаем правильную замену чужого слова родным, как, например, во фразе: «avez-vous vu[50] тетю Машу?», тогда как в новой «слава Тебе, Боже!» является совершенно ненужным переводом, вроде: приходите к нам на five o’clock[51] в пять часов.
В композиционном отношении старая редакция опять-таки имеет преимущество, благодаря своей трехчленности, гораздо более свойственной нашему сознанию, чем четырехчленность новой редакции.
И в эйдолологическом отношении мы чувствуем в старой редакции обращенье порознь ко всем лицам Пресвятой Троицы, тогда как в новой четвертое обращение относится неизвестно к кому.
Будем верить, что наступит время, когда поэты станут взвешивать каждое свое слово с той же тщательностью, как и творцы культовых песнопений.
Другие редакции и варианты
В данном разделе помещаются все варианты статей Гумилева о литературе и искусству, зафиксированные по его прижизненным публикациям и сохранившимся автографам.
Варианты приводятся согласно порядку строк в основном тексте произведения. Под номерами строк в левой колонке указывается источник варианта, оговоренный в комментариях. Если он не указан, это означает, что источник тот же, что и для предыдущего фрагмента.
Если текст ранней редакции коренным образом отличается от окончательного, он воспроизводится целиком.
48
вместо 1
М. Кузьмин, один из молодых лебедей символизма, меньше других обязан своими достиженьями этому теченью. В его [стихах?] более слышны то манерность французского классицизма
10
которых вполне проявляется изумительная его власть над стихом.
49
6, автограф
и все вещи проходят мимо него, не задевая его, и не волнуя. В этом отношении он типичнейший символист первой формации. Гораздо
51
автограф
Сергея Городецкого невозможно воспринимать только как поэта. Читая его стихи, невольно думаешь больше, чем о них, о сильной и страстной душе человека, о жадных ее глазах и цепких руках, и в частности, о нежной, чистой и певучей славянской душе — о том, что за последнее время обозначают термином «акмеизм», полный расцвет всех духовных и физических сил. Гордость без высокомерия и нежность без слезливости, из этих элементов сплетается творчество Городецкого. К сожалению, по форме его стихи напоминают нам уже пройденный поэтом этап символизма. Если стиль каждого писателя есть синтез между его внутренним законом и законами языка и стихосложения, то Сергей Городецкий вместе с символистами отдает явное предпочтение первому, подобно тому, как Надсон и его подгудки отдавали второму. Это прекрасно, как юношеский задор, но акмеизм требует [не исканий, а достижений] именно синтетических достижений, и, бесспорно, Сергей Городецкий уже на пути к освобождению от последнего, что связывает его с символизмом.
55
2–3, автограф
ем группы эго-футуристов. В нем есть ряд программных статей. Между другими в состав их входят следующие изреченья: «(для нас)
8–9
Сологуб признается в своем стихотворении: «о злых мечтаю карах», но кому — к несчастью, умалчивает. Валерий Брюсов, в сонете «Игорю Северянину», предска-
15–17
Некоторое недоумение возбуждает редакционная статья об Игоре Северянине, где «Poesia» названа римским футур-журналом, так как она издается в Милане. Некто Казанский называет предтечей эгофутуризма Фофанова, Лохвицкую, Уайльда и Бодлэра.
82
автограф 2
Осенью 1829 г. двое юношей постучали в дверь дома на улице Жан-Гужона, где их ждал самый знаменитый от Монмартра до Монпарнаса человек, двадцативосьмилетний мэтр Виктор Гюго. Старший юноша едва достиг совершеннолетия, но его дружбы искали, знакомством с ним гордились. Это был Жерар Лабрюни, автор книги стихов и переводчик «Фауста», которому Гете поручил передать свое полное удовлетворение. Никогда Жерар де Нерваль, как он начал называться впоследствии, не был так чествуем, как в эту эпоху своей жизни. Рядом с ним был изысканно одетый, с густой гривой волос, обличавших в нем художника, девятнадцатилетний ученик мастерской Риу Теофиль Готье. Жерар Лабрюни оценил в нем широкие плечи, громкий голос и безмерную любовь к поэзии, решив, что все это может пригодиться мэтру. Ведь предисловье к «Кромвелю» восстановило против новой школы не только Академию и классиков, но и читателей, даже таких, которые ничего почти не читают, поэтов мало и они плохо организованы, а тут на носу представление «Эрнани»; чтобы провести его, необходимо содействие учеников художественных школ, и, конечно, самого фешенебельного из них и в то же время самого артистичного, главаря влиятельнейшей мастерской Риу, Теофиля Готье. К тому же он сам писал стихи, и его поэму «Похищение Елены» можно было бы напечатать, если бы повар его родителей не употребил ее, чтобы опалить курицу, беда небольшая, потому что под мышкой Теофиля был портфель, полный других рифмованных строк.
Комментарии
Если не считать краткое редакционное заявление-манифест в первом номере парижского журнала «Сириус», провозглашавшее любовь ко всему «что даст эстетический трепет душе», то первое выступление Гумилева-критика состоялось в ноябре 1907 г. в киевском журнале «В мире искусств». За этой небольшой заметкой о художнике М. В. Фармаковском (сотруднике Гумилева по «Сириусу») в скором времени последовал отчет о русской выставке в Париже в гораздо более престижных для молодого автора «Весах» (1907 № 11; номер вышел в начале 1908 г.). Полгода спустя — Гумилев очень сомневался в своей способности на равных сотрудничать с такими «весовскими» критиками, как Брюсов и Белый (см.: ЛН. С. 455–456) — в «Весах» появилась еще одна статья о парижских «Салонах» (ежегодных художественных выставках) (№ 4 наст. тома). Тематика всех этих статей отражала предмет гумилевских увлечений и размышлений в эпоху «первого Парижа» — современную русскую и европейскую живопись, причем знаменательным является очевидный акцент на «традиционалистах», недоверие к авангарду и само пристрастие будущего «мэтра» акмеизма к пластичности, конкретности образного мира в изобразительном искусстве (после это «искусствоведческое» начало сохранится и в его статьях на литературные темы — ср. хотя бы отзыв о «Cor Ardens»’е Вяч. И. Иванова или «Четках» А. А. Ахматовой (см. №№ 32, 65 наст. тома и комментарий к ним). Любопытно, что вторая «живописная» статья в «Весах» уже появилась с «редакционным примечанием» (см. комментарий к № 4) — в какой-то мере это
