поводу насильственного освобождения маранских женщин из Бадайоца, королю Иоао III жаловались также испанская королева и даже сам император Карл.
Эти события в связи с другими обвинениями против некоторых маранов в Гоувее, которые будто осквернили изображение Марии, а также бурные требования граждан сурово наказать виновных снова побудили короля вернуться к своему прежнему плану введения инквизиционного суда. Давид Реубени находился в милости у португальского короля лишь в течение очень непродолжительного времени. Встреченный сначала с чрезвычайной любезностью и часто получая аудиенцию у Иоао Ш (причем переговоры велись при посредстве арабского и португальского переводчика), он добился того, что ему было обещано поставить в его распоряжение восемь кораблей и 4000 штук огнестрельного оружия, дабы дать возможность его брату, мнимому королю Хайбара, изгнать арабов и турок: но постепенно король отрезвился. Мигуел де-Силва, который был португальским посланником при папском дворе во время пребывания Давида в Риме и уже тогда считал мнимого еврейского принца из Хайбара авантюристом, был отозван в Португалию и делал всяческие усилия лишить Давида благосклонности короля, стараясь противодействовать влиянию других королевских советников, которые были введены в заблуждение смелым выступлением Давида. Помимо этого, открытое и демонстративное прославление Давида маранами вызвало недоверие к нему. Мигуел де Силва, которому было поручено добиться введения инквизиции в Португалии, мог указать на то, что сам король своим покровительством мнимого еврейского принца только укрепляет маранов в их неверии и в их приверженности к иудаизму. К этому прибавилось еще обрезание и бегство королевского чиновника, Диого Пиреса. Этот случай вызвал сильное раздражение при португальском дворе, а королю донесли, что Давид побуждал Диого к совершению обряда обрезания.
И вот внезапно Давиду было приказано оставить Португалию, где он пробыл и был осыпаем почестями в течение почти года. Ему был дан срок в два месяца для отъезда. Однако он, не желая расставятся с этой страной и, вероятно, надеясь на перемену в настроении короля, оставался в Португалии еще более четырех месяцев и чуть ли не силой был посажен на судно. Последнее было бурей отнесено к испанским берегам, и Давид со всей своей свитой попал в плен Испании и должен был быть привлечен к суду инквизиции. Однако император Карл даровал ему свободу, и Давид отправился в Авиньон, в папскую область. Как только король Иоао порвал с Давидом, исчезло основание щадить маранов. Королева, доминиканцы и некоторые гранды настаивали пред колебавшимся королем на введении инквизиции. Наконец, епископ Цеуты, Генрих, бывший францисканский монах и фанатический священник, положил конец колебаниям. В его приходе, Оливенсе, пять новохристиан были заподозрены в соблюдении обрядов иудаизма, и он живо разделался с ними. Не заботясь о том, разрешил ли папа инквизицию и издал ли король закон о введении её или нет, он воздвиг костер и, без всякого допроса и следствия, приказал сжечь осужденных (около 1530 г.). Народ с восторгом отнесся к этой расправе и отпраздновал убийство новохристиан боем быков. Далекий от того, чтобы скрыть свое деяние, Генрих, напротив, хвастался им и увещевал короля расправиться, наконец, с назойливыми и еретическими маранами. Тогда Иоао решил ходатайствовать пред папой Климентом об учреждении в Португалии следственных комиссий.
Однако некоторые старые священники осмелились поднять свой голос против замышлявшегося нового насилия над маранами: особенно выделились Фернандо Кутано, епископ Алгарвии, и Диого Панейро, епископ Фунхала; их имена заслуживают быть переданными потомству. Они были свидетелями того, с какой бесчеловечной жестокостью евреи были насильственно крещены в царствование Маноела (Кутино был уже восьмидесятилетним старцем), и они не могли признать их настоящими христианами и потому ни обвиняли их в ереси, ни назначали их судьями или священниками. Когда новохристиане были обвиняемы в ереси и привлекаемы к суду названных епископов, последние освобождали их и открыто высказывали свои убеждения перед королем и его советниками.
Кутино, который издевался над излишним рвением молодого духовенства, не преминул напомнить королю следующее: папа Климент VII незадолго до того разрешил некоторым маранам открыто исповедовать иудаизм в самом Риме; папа Климент, возмущенный несправедливым отношением к новохристианам, предоставил им, с согласия коллегии кардиналов, убежище в Анконе и разрешил им беспрепятственно исповедовать иудаизм; им разрешено было также проживать во Флоренции и Венеции; сама папская консистория постановила считать португальских маранов евреями. Кутино в своем отзыве выразился: вместо того, чтобы обвинять новохристиан в осквернении христианских святынь, следовало бы наказать свидетелей за их ложные показания; снисходительностью и мягкостью можно скорее привлечь сердца маранов к христианскому вероучению. Наконец, Иоао решил предложить папе этот вопрос для разрешения; если бы папа разрешил учредить в Португалии инквизицию, то этим самым он освободил бы короля от слова, данного им маранам. Португальский посланник при римском дворе, Брас Нето, получил поручение добиться от папы издания соответствующей буллы. Однако то, что в Испании так легко было достигнуто одним росчерком пера, стоило португальскому королю многих усилий и борьбы и все же не доставило ему особенных радостей.
И вот спицы этого вертевшегося колеса задела слабая рука кабалистического фантаста, Диого Пиресаим Соломона Молхо. С востока он отправился в Италию, чтобы выполнить свою мессианскую миссию, которую он в себе чувствовал или которую ему навязали. В мировой столице христианства он хотел безбоязненно поведать властелинам о грядущем избавлении. В Анконе, куда он прибыл со свитой (к концу 1529 г.,) некоторые злоумышленники, по его словам, преследовали его; на самом же деле, это были, вероятно, рассудительные люди, которые, получив сведения о его деятельности на востоке и узнав о его страстном стремлении к мученичеству, опасались печальных последствий для еврейства вообще и для маранов в Испании, Португалии и Испании в особенности и потому донесли епископу Анконы, что Молхо, будучи новохристианином, перешел обратно в иудейство. Епископ призвал его к себе; но Молхо безбоязненно заявил, что он предпочел иудаизм, так как последний содержит истину. Епископ отпустил его, отнесшись к нему, как к одному из маранов, которым папа и кардиналы даровали свободу исповедания; однако запретил ему проповедовать против христианства. Молхо оставался там еще некоторое время, его проповеди привлекали всегда много слушателей, в том числе знатных христиан и даже лиц духовного звания. Он участвовал также в диспуте с одним прелатом, что, по-видимому, поставило его в опасное положение; тогда он отправился в Пезаро вместе с герцогом Урбино, Франческо Мария дела Ровере, который ожидал выгод для своего маленького государства от поселения в нем маранов. Однако Молхо и там не успокоился; он горел от нетерпения и всей душой стремился в Рим, чтобы подготовить пришествие Мессии. Но Молхо не имел
