— А что будет, когда снег растает? — спросил он Йора, вернувшись в дом.
— Здесь вечная зима.
Это была вся их беседа за вечер.
Три последующих дня Бастиан искал картину, которая задела бы его сердце и означала бы для него хоть что-нибудь, — но тщетно. Вечерами в хижине они молчали. Бастиан охотно перенял у Йора это обыкновение молчать, равно как и осторожную поступь без звука.
— Вот, я просмотрел все картины, — сказал однажды Бастиан. — Я ничего не нашёл.
— Плохо, — ответил Йор.
— Что теперь делать? Ждать новых, когда ты принесёшь их наверх?
— Я бы на твоем месте сам спустился в рудник Минроуд и искал бы там.
— Но у меня нет твоих глаз, я не вижу в темноте.
— Разве тебе не дали в дорогу какого-нибудь света? — спросил Йор, глядя сквозь Бастиана. — Какой-нибудь светящийся камень, который помог бы тебе?
— Дали, — печально сознался Бастиан. — Да я употребил Аль-Таир совсем на другое…
— Плохо, — повторил Йор с каменным лицом.
— Что ты посоветуешь мне?
— Будешь работать в темноте.
Бастиану стало страшновато. Правда, он всё ещё обладал силой и бесстрашием, дарованными ему в Фантазии, но при одном представлении о том, что он будет лежать в чёрной глубине тесной штольни, мороз пробирал его до костей. Он ничего не сказал, и они легли спать.
На следующее утро горняк потряс его за плечо:
— Ешь свой суп и идём.
Они вместе пришли к шахте и стали спускаться в подъёмнике вниз. Давно уже померк свет, что пробивался сверху в узкое отверстие шахтного колодца, а они спускались всё ниже и ниже. Давно уже подъёмник двигался в полной темноте. Наконец толчок показал, что они достигли дна.
Здесь было очень тепло по сравнению со снежной равниной, и скоро Бастиан весь взмок от пота. Он шёл за Йором, боясь потерять его в темноте. Они проходили сквозь бесчисленные штольни, коридоры, ходы и пещеры, которые Бастиан угадывал по гулкому эху. Бастиан несколько раз спотыкался о какие-то выступы, но Йор не проронил ни слова.
Несколько дней Йор молча, на ощупь учил его отслаивать тонкие картины не то деревянными, не то роговыми лопаточками, которые они не забирали с собой наверх. Бастиан всё лучше ориентировался внизу в полной темноте и уже узнавал знакомые ходы и пещеры. Наконец однажды Йор послал его работать в одиночку в узкий тесный ход среди многослойных спрессованных залежей. Он лёг там, свернувшись калачиком, как нерождённый ребенок, и терпеливо отслаивал друг от друга чьи-то забытые сны. Ничего не видя в вечной тьме подземелья, он выбирал картины наугад, рассчитывая только на подсказку случая или на подарок судьбы. Вечер за вечером он извлекал наверх только чужие сны. Но Бастиан не роптал. Он стал равнодушен к себе, тих и терпелив. И хотя силы его были неисчерпаемы, часто он возвращался в изнеможении.
Трудно сказать, сколько это длилось. Такую работу не измеряют днями и месяцами. Но однажды наступил вечер, когда при виде одной картины Бастиан даже отпрянул и едва сдержал восклицание, которое могло бы разрушить хрупкое стекло. На картине размером в книжную страницу был ясно и отчетливо виден мужчина в белом халате, он держал в руке гипсовую челюсть. Наклон его головы и печальное выражение лица тронули Бастиана до самого сердца. Но больше всего ему было больно оттого, что этот человек был изображён вмёрзшим в глыбу прозрачного льда. Когда Бастиан разглядывал эту картину, в нём нарастала тоска по этому человеку, которого он не знал.
Чувство возникло в какой-то далекой дали и разрасталось в нём всё больше — так речка, впадающая в океан, незаметно берёт начало ручейком и лишь много позже разливается в могучий поток. Бастиан чуть не утонул в этом потоке тоски. Сердце его болело, тоска уже не помещалась в нём. И в этом потоке утонуло и исчезло последнее, что он знал о себе: его собственное имя.
Когда он вернулся в хижину к Йору, он ничего не сказал. Горняк тоже молчал, но долгим взглядом поглядел — снова сквозь него, снова вдаль, — и впервые улыбка чуть тронула его лицо.
В эту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не мог уснуть, несмотря на усталость. Всё время он видел перед собой ту картину. Ему хотелось обнять глыбу льда, в которую вмёрз тот незнакомый человек, — чтобы растопить лёд своим теплом. Потом ему почудилось, что он даже слышит его голос:
— Помоги мне! Не оставь меня в беде! Одному мне не выбраться из этого льда. Помоги мне! Ты один можешь меня освободить — только ты!
На следующее утро мальчик без имени сказал Йору:
— Сегодня я больше не спущусь с тобой в рудник Минроуд.
— Ты уходишь?
— Пойду искать источник Живой Воды.
— Ты нашёл картину, которая поведёт тебя?
Мальчик кивнул.
— Покажи.
Они вышли наружу, подошли к картине, мальчик смотрел на неё, а Йор направил свой слепой взгляд не на картину, а на мальчика — и сквозь него вдаль. Он долго прислушивался, потом кивнул.
— Возьми её, — прошептал он. — И не потеряй. Если ты её потеряешь или разобьёшь, для тебя всё кончено. Ты понимаешь, что это значит.
Мальчик, у которого больше не было имени, тихо сказал:
— Спасибо, Йор, за всё, чему ты научил меня.
Они пожали друг другу руки.
— Ты был хорошим подручным, — прошептал Йор, — и работал старательно.
С этими словами он отвернулся и пошёл к руднику.
Мальчик без имени поднял картину и зашагал в снежную даль.
Он шёл уже много часов. Хижина Йора давно скрылась из виду, а вокруг не было ничего, кроме снежной равнины. Мальчик чувствовал, что картина, которую он бережно держит в руках, таинственным образом выведет его из этой холодной пустыни.
Вдруг откуда-то сверху донёсся шум. Это был далёкий гам и грай большой стаи. Подняв голову, мальчик увидел тёмное облако, похожее на стаю птиц. Только когда этот рой приблизился, он понял, кто это. Мороз прошёл по его коже.
То были озорники, клоуны-мотыльки!
«Силы небесные! — взмолился мальчик без имени. — Хоть бы они не заметили меня. Их крики разрушат картину!»
Но они его заметили. С непомерным ликованием они обрушились на него и как горох рассыпались вокруг по снегу.
— Ура! — орали они, кривя свои рты. — Наконец-то мы снова нашли нашего благодетеля!
Они кувыркались в снегу и кидались снежками, играли в чехарду и делали стойку на голове.
— Тихо! Пожалуйста, тихо! — отчаянно шептал мальчик без имени.
Весь хор воодушевленно вопил:
— Что он сказал? Он сказал, что мы слишком тихие! Такого нам ещё никто не смел говорить!
— Что вам от меня надо, почему вы не оставите меня в покое?
